Григорий Лолиш - Меня зовут Дикси

Мы ехали минут сорок. Я чуть не задохнулся от тяжести и запаха пота. За городом меня вывели из автомобиля, накинули на голову мешок и, сковав руки наручниками, пересадили в другую машину. Я не видел, что происходит, но судя по ощущениям и обрывкам разговоров, которые улавливал, полицейские передали меня заказчикам.

Машина тронулась и спустя ещё полчаса остановилась. Меня выволокли, сняли мешок и, уложив на землю, принялись бить…

Захотелось пить. Я, не вставая с кровати (комнатка была не больше кирпичного домика дядюшки Тыквы), протянул руку и нащупал на столе бутылку с водой. Она была тёплой на вкус, но я принялся жадно глотать. Утолив жажду, я лёг и быстро заснул.

Девять часов утра. Комната уже залита солнечными лучами. Самый озорной лучик подобрался к кровати, скользнул на лицо, и я проснулся. Минут десять пытался укрыться от солнечного луча подушкой, потом сдался. Подхватив полотенце, я вышел из комнаты, надеясь, что опившиеся «тростникового на ямайском чае» жильцы спят мёртвым сном и обычной утренней очереди в ванную сегодня удастся избежать.

Увы. Первое, что я увидел, переступив порог и оказавшись в просторном салоне, было постное лицо Себастьяна, который восседал на стуле с мрачным видом и глядел в окно на покосившуюся старинную церковь.

Из ванной нёсся шум хлеставшей из душа воды.

─ Видал, что происходит? ─ обратился ко мне Себастьян, у которого по утрам всегда было пренеприятное настроение. ─ Уже сорок минут, гад, не выходит!

─ Ого! ─ восхитился я. ─ Ты стихами заговорил. Что тростниковый спирт с людьми делает! Ну-ка давай ещё чего-нибудь про него сложи.

Но Себастьян не пожелал больше изъясняться стихами и перешёл на суровую непечатную прозу.

─ А что, очередь большая уже?

─ Я, за мной Чупа-Чупс…

В это время ещё одна дверь приоткрылась и из своей комнаты показалась Карина. При этом дверь комнаты она, по своему обыкновению, приоткрыла чуть раньше, чем запахнула халат, и в проёме на мгновение мелькнула обнажённая женская грудь.

─ Привет, мальчики! Опять какая-то сволочь с утра пораньше в душ забилась? Давно ждём?

─ Ждём… ─ проворчал Себастьян. ─ Это уже не «ждём», а какая-то классическая трагедия. Если бы не твоя грудь, утро стало бы совсем пропащим.

Дождавшись своей очереди, я принял душ и, не завтракая, покинул дом. К часу дня я собирался наведаться в посольство Канады, узнать ─ не припасено ли для меня новостей.

Взяв номерок и дождавшись своей очереди, я подошёл к маленькому и узкому, как бойница, окошку и, предъявив номер своего досье, застыл в ожидании, что ответят на этот раз.

Обычно ничего хорошего мне здесь не говорили. То утверждали, что отправили очередной запрос в Канаду, то в мою виноградную республику, то в Интерпол, то ещё куда-то. Никаких сроков не гарантировали, но если человек, прождавший несколько месяцев, решался проявить настойчивость: «Хоть приблизительно скажите, когда я могу рассчитывать на получение документов!» ─ ему без обиняков говорили, что если он вообще хочет что-то получить, то пусть терпеливо ждёт дома, а сюда больше не суётся, а то «отметим в досье, и ждать будете ещё пару лет».

Я знал семьи, просидевшие в Мексике по году и больше. За это время кое-кто успел родить ребёнка, кто-то сел в тюрьму за проживание без визы, кто-то перенёс операцию. Люди рождались, заболевали, выздоравливали, умирали и при этом продолжали ждать.

Все жаловались на бюрократизм и беспредел канадской иммиграционной службы, но поделать ничего не могли. Даже устроить скандал. Никакие обстоятельства не считались уважительными и не могли ускорить рассмотрение досье ─ ни рождение ребёнка, ни окончание срока мексиканской визы.

Порывшись для виду в бумагах на столе и заглянув в компьютер, чиновница объявила, что ответа на последний запрос пока нет. Я выслушивал это известие на протяжении шести месяцев и, не сдержавшись, поинтересовался, придёт ли ответ в течение ближайшего столетия.

Это было ошибкой. Некоторые категории людей (офицеры иммиграционных, таможенных и налоговых служб) не понимают юмора и относятся к нему крайне подозрительно. С ними не следует шутить, и не стоит им улыбаться. Нужно вести себя очень сдержанно и изъясняться односложными предложениями. Это единственный способ завоевать их нейтральное (положительного не бывает) к себе отношение. Проявление юмора вызывает у них раздражение, и тогда жди беды.

Голос чиновницы из прохладного осеннего ветерка превратился в ледяной зимний ветер, и служащая объявила, что ей об этом ничего не известно. Её слова на ходу превращались в сосульки и, падая на тяжёлый деревянный стол, с хрустальным звоном разбивались на десятки ледяных осколков.

После негостеприимного посольства всегда хотелось перекреститься и трижды плюнуть через левое плечо. Между нами говоря, и это не помогало. Поэтому я только поморщился и огляделся по сторонам.

По залитому солнцем асфальту скакали воробьи. Они клевали какие-то крошки и, судя по всему, были вполне довольны жизнью. Один из воробьёв ─ крупный самец с тёмно-коричневой грудкой ─ расставил крылья и, выпятив грудь, поскакал куда-то в сторону. Из-за угла резко вылетел велосипедист, стремительно вращающиеся колёса пронеслись мимо оставившего стаю и насиженное место воробья, и заднее колесо слегка задело его.

Слегка! Этого было достаточно, чтобы он, перевернувшись, отлетел к стене и слабо, затрепетал крыльями. Остальные, вспорхнув, высоко взлетели, описали в воздухе параболу и, спланировав на высокое дерево, пронзительно зачирикали, обсуждая это происшествие. Велосипедист промчался дальше. Воробьи почирикали и улетели искать овёс или ещё какую-то дрянь. У стенки приходил в себя незадачливый воробей, которому так не сиделось на месте…

Домой идти не хотелось. Слишком ярко светило солнышко, слишком оживлённо было на улице, а в большой коммунальной квартире на улице Букарелли сейчас заспанные, с остатками зубной пасты в уголках губ женщины гремят сковородками на общей кухне.

Поразмыслив о перспективах, я отправился в зоопарк. Это заведение находилось в каких-нибудь десяти минутах неторопливой ходьбы.

В будние дни в зоопарке бывало немноголюдно. Я не торопясь прогуливался по аллеям, окаймлённым буйной зеленью тропических растений. Цвели гранаты и мушмула, над деревьями с гудением кружились пчёлы и полосатые чёрно-жёлтые шмели.

По своему обыкновению я направился к большой вольере в дальнем углу зоопарка. Там жил старик орангутан.

Весь заросший рыжей шерстью, он с задумчивым видом философа прислонился к непробиваемому стеклу, отделявшему его от посетителей, и смотрел куда-то вдаль. За его спиной в вольере «росли» огромные деревья с отлитыми из бетона стволами. Всё было ненастоящим, но старик привык к этому обману и принимал его как должное. Тем не менее по его задумчивому взгляду было видно, что он чувствует себя здесь чужим. Увы, его желания в расчёт не принимались.