Виктор Дробек - Запрещено для детей. Пятый номер

«Люблю тебя!»«Я серьезно!»

– Подслушано в Западном Голливуде.

В 1923 году Харт Крейн (1899—1932) встретил белокурого голубоглазого датского моряка по имени Эмиль Опффер. Он безумно в него влюбился. Как и любой автор, стоящий хоть гроша, он начал писать стихотворение об этом. И не просто стихотворение, а целый цикл, самую амбициозную работу из всех, что он до этого написал. Он столкнулся с двумя серьезными проблемами. Во-первых, очень непросто написать убедительное любовное стихотворение. Особенно если сравнивать себя с такими маститыми мастерами пера, как Шекспир и Байрон; так иногда молодые писатели в тяжелейших любовных муках зачеркивают свои стихи, которые звучат скорее не как более ли менее серьезные произведения, а как стишок с поздравительной открытки. Во-вторых, несмотря на то, что западные поэты от Феокрита до Уитмена отмечали влияние мужчины на мужчину, американское общество все-таки было не до конца подготовлено к тому, чтобы бард нетрадиционной сексуальной ориентации зажег этот факел слишком ярко.

Крейн не заставил долго ждать, он разжег костер. «Странствия» грандиозно, страстно пылают традиционной любовно-лирической риторикой. Вы краснеете и вздыхаете, отторгаетесь, но затем осмысляете все эти «вздымающиеся груди», фрейдистские символы и весь мелодраматический Петрарчан. Вот репрезентативная выборка, взятая из Части IV:

Используя эту дикую риторику, Крейн надеется сосредоточить внимание читателей на том, что, по его мнению, действительно имеет значение: есть факт, что настоящая любовь поражает Вас как цунами и уносит прочь любой недостаток или сомнение. Он может иногда перепрыгнуть от строчки, где есть некая доля смелой изобретательности в чистую ерунду, его грамматика может дать пробоину, и его дикция может измениться самым странным образом, но чаще всего читатель охвачен волнами страсти. Разве кто-то полагает, что влюбленные будут вести себя рационально, не говоря уже о правилах пунктуации?

Подобно тому, как самые умопомрачительные моменты в комедии от Плавта до Угли Бетти зависят от виртуозного написания сценария, много сил у поэтов уходит на наполнение стиха водой, беспорядочной шумной прихотью. Например, стандартный ямбический метр является постоянным напоминанием о том, насколько набита рука автора. И в нем очень часто рифмуют «холостой» рифмовкой abcb, преднамеренно ссылаясь на традиции написания баллады. Крейн напоминает нам тонко, но настойчиво, что есть метод за гранью безумия. Нужно быть бдительным, читая «Странствия», и в том, как слова Крейна способны « [без] умно сталкиваться с логикой», то есть собираться на высоком художественном уровне, создавая беспорядок.

Крейн начинает нумерацию стихотворений с более старого, со стиха в духе проповеднической лирики, первоначально названного «Плакат», который ему никогда не нравился. В нем изображена банда детей – «Яркие полосатые ежики» – «роющиеся» в песке и «рассеивающие» кусочки сушеных водорослей, в процессе поиска ракушек:

Вместо того, чтобы порадовать слушателя обыденной сентиментальной сценой игры детей, изнуренный оратор извратно добавляет обертоны войн и пыток («завоевание», «блеск»). Он говорит, что дети уязвимые, разум их в затмении то и дело играющих с ними титанических природных сил («А солнце, вторя крикам детворы, / Пускает стрелы в пену гребней, но буруны / Отбрасывают их, ворча, на берег.»). Хуже того – они увлечены этой игрой, которая крайне близка к прелюдиям («мокрый», «ласковый»). Их невинность нестабильна. Всего одна черта отделяет их от знания взрослого человека о смертности и сексуальном влечении: «Не вздумайте доверить ваши гибкие тела – / Коварна и безжалостна морская бездна». Подразумеваемое доверие может иметь крайне мрачные перспективы. Дети следует жить и радоваться, так как они не знакомы с суровыми реалиями жизни. Разочарованные взрослые обречены тонуть в печали.

Зачем автор начинает с такой удручающей истины? Потому что это дает возможность сравнивать. В «Волшебнике страны Оз» Дороти начинает свое путешествие в селе Канзаса. Гарри Поттер начинает свое с Тисовой аллеи, 4, в Литтл-Уингинг. Изумрудный Город и Хогвартс очаровывают по большей мере своими пучинами, которые протагонисты книг должны пересечь, чтобы до них добраться. «Странствие II» начинается с какой-то свежей струи мысли: «И все же» (И такова). После такой ноты, все неожиданно переворачивается вверх дном и становится диким и чуждым:

Крейн преумножает значения метафор, будто завтрашнего дня не наступит. Звук прибоя заставляет его думать о гармоничной музыке («диапазон»), звонах колокола («похоронный колокол») и смехе. Он сравнивает поверхность океана с редкой богатой тканью («парча»), с величественным маршем («раскинута») и со «свитками суровых холодных приговоров» («белопенные волюты»). Он олицетворяет и море, сперва сравнивая его с невероятно крупным закрытым глазом («великое подмигивание» («гримаса вечности»)), а затем представляет в образе титанической «царствующей» королевы, чье тело мы видим только на мгновение и частично («безбрежное чрево»). Эта императрица не настолько «жестока» (как это говорится в «Странствии I»), поскольку она вообще неподвижна, и все ее «заседания», которыми она руководит, проходят «хорошо или плохо», как «разнообразия ее поведения», то есть зависят от ее настроения. (Существует принципиальное исключение: она всегда за «пиетет милых рук», подобно тому, как истинные любящие вознаграждают друг друга, как будто они и не люди вовсе, а божества).