Владимир Рукосуев - Гураны. Исчезающее племя

Когда собрались после эвакуации и поделились впечатлениями, выяснилось, что барыга для пущей сохранности повернулся и лег на мешок. А дядька нащупал в темноте его пухлый зад.

К двадцати годам не имел документов, зато обзавелся прошлым, которое светлого будущего не сулило. Тогда он пошел на очередную авантюру. Выкрал мое свидетельство о рождении, исправил в нем дату рождения и в соответствии с ней, поехал в шестнадцать лет из Букачачи, где семья к тому времени оказалась, в районный центр поселок Чернышевский, получать паспорт. Переночевав на вокзале в привычных условиях, небритый и помятый он сунул голову в окошко паспортного стола, немало удивив сотрудницу:

– Ого! Вот это юноша! Каким же ты в двадцать лет будешь?

Дядя, которому как раз двадцать и было, прикинулся деревенским дурачком и засмущался. В свое время ушел в армию, отслужил. Так и жил с опозданием в четыре года. Привычки свои не утратил и потом. Мне было восемнадцать, когда он попросил у меня ружье пострелять и пропил его. Когда я служил в армии, он наведался в гости к своим сестрам. Приехав, я не обнаружил своего единственного приличного костюма. Среди родственников все ему сходило с рук, списывалось на тяжелое детство.

В Читу поехали не все. Родители Томы и Тани остались. Бабушка с Галей и наша семья переехали. Стали приспосабливаться к новой жизни. Помню, что сначала было очень весело, поселились в доме родственников. Семья была многодетная. Глава, дядя Степа, брат бабушки, высокий слепой и немногословный старик, которого водили по очереди подрастающие сыновья, все как один в детстве отчаянные хулиганы, а потом горькие пьяницы. Билась со всем этим семейством его жена тетя Катя, никогда не сидевшая праздно, всегда в хлопотах по хозяйству на огороде и за козами, чем и жила семья. Крупная рыхлая и добрая. Даже меня успевала приласкать и погладить по голове, чего так не хватало ребенку, у родителей которого в хлопотах по обустройству на новом месте времени не было. Часто плакала. Потом я узнал, что она вспоминала своих погибших на войне сыновей и братьев.

Запомнился рассказ матери о молодости тети Кати и дяди Степы. Жили в одном селе, тетя Катя была статной красавицей, дочерью местного купца, по деревенским меркам зажиточного. Степка, сын многодетного бедняка, вздорного и задиристого, не почитающего сельских богатеев, верховодящих на всех сходах и навязывающих свои решения бедноте.

Родители категорически возражали, когда заметили симпатии молодых людей друг к другу. Купец не хотел опускаться до такой родни, а отец Степана не желал родниться с заносчивым односельчанином.

Все это пришлось на лихую пору гражданской войны. Когда семеновцы в восемнадцатом году погнали красных, куда успел попасть Степан, всем уцелевшим пришлось уходить в леса и там отсиживаться, делая вылазки в зависимости от обстановки и активности командиров. Многие просто спасались.

Командир Степана, легендарный Погодаев, отсиживаться не любил, объявил свой отряд коммуной и увеличивал его за счет убегавших от зверств семеновцев жителей. Однажды, планируя очередную вылазку, Погодаев отправил группу партизан на разведку в родное село Степана. Как знающий местность и людей в группу был включен и Степан. Им не повезло, дозорные обнаружили группу на подходе и обстреляли. В темноте партизаны разбежались, при этом растеряв друг друга. Зимой не очень-то побегаешь, поэтому Степан ушел на заимку купца и прожил в ней впроголодь с неделю. Стрелять нельзя, ловил в силки рябчиков. Потом для какой-то надобности там появилась тетя Катя, прямо как в «Даурии» К. Седых. Так периодически снабжавшийся провизией дядя Степа прожил с месяц и потом ушел к партизанам уже развернувшими настоящий фронт, в итоге прогнавший семеновцев. Красные, заняв села, начали мстить и освобождать их от приспешников атамана. Под горячую руку попадали все, кого можно было заподозрить в пристрастии к врагу или объявить чуждым элементом. В число первых попадали зажиточные. Так и семья купца не смогла бы уцелеть, не заступись за нее заслуженный к тому времени партизан, наш дядя Степа обязанный этой семье жизнью.

С тех пор прошло тридцать лет и худой высокий дядя Степа, передвигавшийся с помощью сыновей, ничем не напоминал геройского партизана. С детьми не повезло. Средний Вовка, когда ему выпадала очередь водить отца, запросто мог завести в незнакомое место и убежать. После того, как направил его в выгребную яму общественного туалета, был освобожден от этой обязанности.

Через некоторое время мы переехали к родителям моего нового папы. Ярких впечатлений я там не получил. Детей в семье не было. Зато была бабушка, которая не отпускала от себя и следила за каждым моим шагом, что мне, непривычному к излишней опеке не нравилось. Была еще младшая сестра отчима Галя, которая незамедлительно занялась моим воспитанием, продолжив дело первой моей тети Гали. Они были ровесницами, так что эстафета была подхвачена удачно, и пробелов в постижении грамоты у меня не оказалось.

Жили мы здесь недолго. Запомнилось, что по утрам бабушка и дед, шепотом шушукаясь, заглядывали ко мне за занавеску, которой была отделена наша кровать, убеждались, что я сплю, потом дед начинал одеваться. Однажды я притворился и увидел такое, что поразило меня не меньше чем Али-баба. У деда ноги отстегивались! Они отдыхали прямо в унтах отдельно от него под кроватью, и он их утром пристегивал на место. Я долго размышлял над этим, потом решил, что это для удобства. Сам я тоже не любил одеваться и обуваться. Родителям вопросы задавать не стал, понимая по поведению стариков, что это надо скрывать. Долго гадал, как деду удается эта хитрость, пробовал отстегивать свои ноги, но у меня ничего не получилось. Они долго прятали от меня протезы, одергивая друг друга: «Тише стучи, ребенка напугаешь!», – когда укладывали их под кровать.

Перестали таиться, после того как не нашли протезы на месте. Долго ругались, обвиняя один другого, что после вчерашней «гулянки» закинули ноги не на место. Все это украдкой, боясь, как бы я не наткнулся на протезы, и не хватил бы меня «родимчик». Тайком выглядывая из-под одеяла, ждал, как же теперь дед будет ходить без протезов, которые сам я и спрятал перед этим из любопытства. Деду было около пятидесяти лет, не имея обеих ног, он ходил с тростью так, что я за ним не успевал, а увеселившись, еще и пытался плясать. Работал сторожем в угольном разрезе, куда мы с бабушкой приносили ему обед и увозили домой тачку угля, который как инвалиду ему разрешали рубить кайлом для отопления. Я сидел наверху угольной кучи на зависть встречным мальчишкам.

Когда уже был взрослым, дед открыл мне свою тайну и многое другое из своей непростой жизни.