Владимир Рукосуев - Гураны. Исчезающее племя

После купания все почувствовали, что проголодались. Идти обедать означало потерять половину личного состава. У большинства дома находились бабушки, которые не могли упустить момента появления дома потенциального работника. У всех были обязанности, которые выполнялись из-под палки. Это уборка навоза, полив огородов, прополка, сбор яиц и прочие скучные дела. Все можно было отложить до вечера, когда деваться все равно некуда. А сейчас лучше обойтись подножным кормом. Буквально.

Сразу за речкой начинался луг, на котором чего только не было для пропитания. Мы с азартом набросились на полевой чеснок, мангыр и кислицу. Мне показывали, как их находить, не забывая подначивать. Среди чеснока росло какое-то отвратительное растение очень на него похожее, называвшееся неприлично. По смыслу «кобылья моча». Считалось, что по схожести вкуса. После него долго ничего не хотелось брать в рот. «Наставники» веселились, подсунув мне это «лакомство».

После мангыра и кислицы (разновидность полевого щавеля) мы себя сытыми не ощутили, поэтому решено было идти за саранками. Это растение из семейства лилий имело необычайно вкусную и питательную луковицу величиной с детский кулачок. Также поедались и сочные вкусные завитки ярко алых цветков. Конечно, пришлось потрудиться, но часа через два необходимость в обеде отпала.

Потом пошли в болотце возле речки, наткнулись на выводок дикой утки, переловили утят, которых кто-то, у кого была дома утка с потомством, понес домой, подсаживать к выводку.

Так мы пробегали до вечера, когда из степи в деревню потянулось стадо коров. Мои друзья о чем-то посовещались, потом Гошка предложил пойти к стайкам дразнить имана. Иман это козел. Зачем его дразнить я не понял, но согласился с удовольствием. Раньше, во время недолгого проживания у тетки на Черновских я видел коз. Это были общительные животные, которые с нами играли, особенно козлята. Я считал их безобидными и забавными.

Тот иман, которого мы пришли дразнить, был в два раза больше теткиных, с перекрещенными длинными рогами и бородой до колена. Он находился в загоне вместе с другими козами. Забор из жердей был метра два высотой. Мы забрались на него, чем сразу рассердили главного обитателя. Козел стал разбегаться и прыгать на забор в надежде достать нарушителей покоя. Ребятишки радовались и тыкали в козла палками, сидя в безопасности на заборе, чем распаляли его еще больше. Мне это развлечение очень понравилось, я свесился с забора, чтобы достать ногой козла и в это время Гошка столкнул меня со стены. Я упал вниз, вскочил и тут же был пригвожден к забору. Козел, которому редко выпадала такая удача, решил отыграться на мне за все свои многолетние обиды. Хорошо, что в соседней стайке доила корову взрослая сестра Витьки Полякова. Как потом рассказывала, сама она боялась этого козла пуще смерти, но мои истошные вопли заставили ее позабыть страх. Впоследствии она не один раз поплатилась за свой подвиг. Злопамятный козел несколько раз подкарауливал ее, нападая из-за угла. Он запросто внезапным ударом под зад сбивал с ног взрослого человека. Даже когда ему отпили рога, он этой подлой привычки не оставил.

Меня доставили домой, перемазали йодом и зеленкой, напоили парным молоком и запретили выходить на улицу без разрешения. Запрет действовал до утра, потом забылся. Но в памяти навсегда остался этот насыщенный событиями первый день в деревне

После нескольких месяцев обитания на квартире мы переехали в новый дом, предназначенный для специалистов, направленных на целину. Совсем другое дело! Это уже не угол в чужой избе, отгороженный ситцевой занавеской.

Дом стоял посреди пустыря, без забора и сеней, сразу с улицы входишь в помещение. Планировка простая, размерами примерно шесть метров на семь, организованная вокруг печки, сложенной почти посередине помещения. От входной двери до печки метра три. Справа и слева окна. С одной стороны между печкой и окном соорудили двухметровой ширины настил из досок, который отец называл нарами, мать полатями, а местные топчаном. Все правы. Назначение от этого не менялось. За печкой кровать родителей, отгороженная занавеской (куда без нее?), там же зыбка с родившейся осенью сестренкой.

Топчан сначала был моим, потом, по мере появления младших, я стал делить его с ними. Удобная вещь. Особенно пространство под ним, зимой там можно было возиться часами, никого не раздражая. Там же прятался от гнева взрослых, избегая наказания за проказы. На топчане спал. С одной стороны холодная наружная стена, зато с другой горячая печка. С вечера от нее отодвигался, к утру к ней прижимался. Справа от печки стол, две скамьи и две табуретки. Все как у людей.

Полку целинников прибыло. На постой к нам направили нового тракториста, Митю Пирожкова. Поставили ему кровать возле двери, завесив шторкой. Отец, уже признанный ударник труда, взял над ним опеку, тот не сводил с патрона глаз, очарованный его мастерством, повадками и брутальностью.

У отца был замечательный отзывчивый характер. Всегда готов для людей снять с себя последнюю рубаху, помочь в работе. Выполнял два плана на работе, в прошлом спортсмен, занимался боксом. Идеальный человек и кумир сельской молодежи. Пока трезвый.

Выпить же был готов с кем угодно, принципиально за свой счет. Поначалу это привлекало односельчан к новому поселенцу, потом стали остерегаться.

Ко времени появления Мити, отец уже поставил себя в коллективе и деревне. С ним старались не связываться, но деваться некуда – село, что подводная лодка.

Выпив, менялся поразительно. Общительность превращалась в диктаторскую назойливость, теперь он вполне мог на человеке последнюю рубаху порвать. Кто не хотел угощаться от его щедрот, рисковал на себе испытать боксерские навыки.

Загулы начинались с получки. Приходил домой развеселый, в приливе щедрости мог дать мне много денег. Мать потом их потихоньку забирала. Делал роскошные подарки. Однажды купил настоящие заводские лыжи. Я ими гордился до следующей получки. Сверстники катались на самодельных, вытесанных из клепок деревянных бочек.

Фаза эйфории проходила, дома становилось скучно, он шел в магазин, покупал водку, прихватывал всех, кто попался на глаза. Напивался с ними до фазы свирепости, бил их и шел домой с чувством исполненного долга. Зная его натуру, собутыльники стремились вовремя улизнуть. Иногда не удавалось никого побить. Деревня садилась в осаду, никто не отзывался, а потребность оставалась. Тогда плохо приходилось домашним. Сначала он громил посуду, уничтожал вещи. Лыжи изрубил топором, предварительно испытав их прочность на моей спине за то, что я дал на них кому-то покататься. Стал поднимать руку на мать, вечно беременную или с грудничком на руках. Я убегал, если это было днем или сидел, затаившись за печкой под нарами.