Татьяна Харламова - И бездны нам обнажены

– Ты, наверное, не помнишь, что с тобой сделали? – в голосе матери было столько ужаса и боли, что и Лидия вдруг усомнилась: а может быть, она действительно не всё помнит и с ней что-нибудь сделали? Мать долго рассматривала её трусики, но на них не было ни пятнышка. В их семье такое значение придавали невинности и порядочности!

Немного успокоившись, мама наполнила ванную.

– Мы найдём его, ему это так не пройдёт! – твердила она, выслушав её сбивчиый рассказ и, намыливая мочалку, так скоблила спину Лидии, что та, сохранив невинность, боялась лишиться кожи.

Лидии было больно видеть, как дрожат её руки, закручивая краны. Ей не удавалось наладить смеситель: на Лидию обрушивалась лавина то холодной, то горячей воды. «Как в жизни», – невольно подумала она. Контрастный душ. Может быть, это и помогает нам выживать?

– Ничего не произошло, – сказала она себе потом, кутаясь в прохладные простыни. Но ни ванная, ни такие желанные свежие простыни, слегка пахнущие лавандой, не принесли облегчения. Она ощущала какое-то странное напряжение, почти спазмы в нервах и в мышцах. Она страдала. А если бы это произошло – что тогда?

В чём её вина и есть ли в этом грех?

Мама принесла снотворное. Лидия выпила две таблетки. Вместе с ними на какое-то время растворилась в стакане воды её память. Но и тяжёлое беспамятство почти не приносило облегчения, лишь притупляло боль. Ей приснилась хохочущая Груша. Её бронзовое обнажённое тело излучало тёплый свет, волосы волнами плескались за спиной. В руках она держала большую вазу из старинного хрусталя. Она сверкала, как алмазная глыба. От неё невозможно было отвести глаз. И вдруг Груша подняла вазу над головой, замахнулась. Она смеялась и светилась, вся пронизанная солнцем, как и её ваза.

– Не надо, не разбивай её! – попыталась закричать Лидия. – Умоляю тебя, она так прекрасна! – голос её корчился в судорогах, во сне так трудно кричать. Как докричаться, как убедить эту сумасшедшую?

– Зачем мне хранить её? – рассмеялась Груша. – Ни мне, ни тебе она всё равно не понадобится.

Ослепительный фейерверк обжёг Лидию от глаз до ног. Израненное тело и лицо кровоточили. Рыдая, сдерживая боль, она бросилась собирать драгоценные осколки.

– Ты будешь собирать их всю жизнь, – продолжала смеяться Груша, – только на это ты и годишься.

Когда мама, услышав крик Лидии, вбежала в спальню, та сидела на постели и громко плакала.

– Мне больно. Осколки, – прошептала она. – Их надо собрать… Они застряли во мне… – она откинула одеяло. Её тело было в кровоподтёках. Это были всего лишь следы той бурной ночи.

Она провалялась в постели целую неделю, пичкая себя слабыми транквилизаторами. У неё держалась температура – то ли от простуды, то ли от стресса, и, казалось бы, больничный дал ей возможность отключиться от жизни. Она брала в руки книгу и тут же откладывала. Рядом валялось надкушенное яблоко. Так проходили дни. На улице стояла чудесная осень, и однажды яркое солнце всё-таки заставило её встать и выйти в сад. Деревья уже были голыми, и только бледно-розовые хризантемы продолжали цвести на грядках.

Она подставила лицо солнцу и не помнила, сколько простояла так, прислонившись к стене террасы. Лёгкие паутинки нежно касались её щёк. Слабо пахло яблоками. Солнце и тишина были тем целебным коктейлем, который вернул её к жизни. Войдя в дом, она поняла, что если не съест чего-нибудь прямо сейчас, то умрёт. И, вытащив первую попавшуюся банку с консервами, торопливо вскрыла её. Это оказались шпроты, они были восхитительно вкусными. В банке плавала последняя шпротинка, когда раздался звонок в дверь. Это могла быть «старая кочерёжка» – так прозвали соседку, или безумная Груша с каким-нибудь глупым вопросом или просьбой. После того, как они наведывались, в доме обязательно случалась какая-нибудь неприятность. В лучшем случае перегорал утюг. А может быть, мама? Обычно она приезжала по выходным, но мало ли что… Лидия осторожно выглянула в окно и похолодела. У двери стояла приземистая мальчишеская фигурка, в ней было что-то от нахохлившегося воробья. В одной руке Макс держал кейс и цветы, а другой упорно жал на звонок. Лидия осторожно прошла босиком в ванную, заперлась там и прислонилась к стене. Ногам было холодно, но она почему-то боялась двигаться, словно он мог услышать это движение. А Макс не уходил и продолжал упорно звонить. Это было невыносимо. Наконец звонки прекратились. Она пробралась к окну, выходившему в сад. Он сидел на крыльце с замёрзшим и несчастным видом. Розы лежали рядом, вызывающе красные на облезлых досках. Она опустилась на пол и так просидела до сумерек. И даже когда совсем стемнело, не стала зажигать свет, а тихо пробралась в постель и выпила снотворное, понимая, что иначе ей не уснуть.

Утром её снова разбудило солнце – только в последние дни осени оно бывает или кажется таким неправдоподобно ярким. Кутаясь в старое пальто, она вышла на крыльцо – на ступенях, прямо у её ног, лежали чуть увядшие красные розы. Она долго смотрела на цветы, думая, как с ними поступить. Потом решительно унесла их в дом, машинально подрезала ножом каждый стебелёк. Благодарные цветы, оказавшись в вазе с тёплой водой, ожили, расправили лепестки.

Она с аппетитом позавтракала апельсином и чашкой кофе. Но розы напоминали ей о Максе, и она отнесла их в другую комнату. Что нужно этому странному мальчику? Чего он добивается?

У неё было большое желание надавать ему пощёчин, отхлестать по пухлым прыщавым щекам.

Накинув старое пальто, она уселась в саду на скамейке, пытаясь читать Набокова. Но он не читался – слишком холодный, просчитанный, как цифровая музыка. Хотелось чего-то другого – но чего? Волнующего, обжигающего? Может быть, поискать томик Леонида Андреева? Мрак, конечно, но зато, как говорится, клин клином… Она отложила книжку и увидела, что калитка приоткрылась. Сначала показался букет – это были всё те же красные розы. Она вскочила, вбежала в террасу и захлопнула дверь.

Лидия слышала, как медленно, неуверенно он поднимался по ступеням. Тихий стук в дверь ударил по нервам барабанной дробью.

– Лидия, открой, пожалуйста, нам нужно поговорить.

Она молчала, он тихо постучал ещё раз, точно поскрёбся. Лидия рывком распахнула дверь. Он стоял на нижней ступеньке крыльца, прижав к груди цветы, жалкий и растерянный. Почему-то эта его беззащитность тогда ожесточила её – она сделала то, что не раз проделывала с ним в мыслях: замахнулась и ударила его по лицу. И поразилась – оказывается, это так просто – ударить человека по лицу. Он не увернулся и даже не попытался сделать этого, а вдруг опустился на колени:

– Делай со мной, что хочешь.

И она, упоённая обрушившейся вдруг на неё властью – как стыдно ей было потом, все годы, за эти моменты, хлестала его ладонями по бледному, скорбному, подставленному для битья, лицу.