Евгений Шишкин - Мужская жизнь

– Когда туда доберётесь, ты, – Лев Дмитрич нацелил свой толстый указательный палец на Толика, – упадёшь… Валя, не пропусти момент, чтобы он в самом деле не ударился головой… Тебя начнёт тошнить, возможно, что сознание слегка потеряешь, общая слабость… А ты, Валя, тут же вызываешь «скорую». Говоришь: сын упал головой о бордюр, поскользнулся, его тошнит, сознание потерял. Срочно! Остановка: «4-й квартал»! Чтоб они не плутали. Приедут быстро, дорога сюда свободна…

Мы с Толиком переглянулись. Мы с ним даже мысленно, казалось, переговорили. Может, не затевать это медицинское жульничество, а честно отслужить? Но и под армейскую лямку, я так понял, Толику не хотелось.

– Лучше на моей машине его до больницы довезти.

– Нет, лучше пусть они вас с улицы возьмут. Так будет лучше! Машину пока свою оставь. – Лев Дмитрич потёр свои руки. – Ну чего, ещё пятьдесят грамм – и вперёд…

– Не надо, Лев Дмитрич… Дело нешуточное.

– Ладно, потом вмажем… – Доктор взглянул на Толика. – Сколько ты весишь?

Толик робко произнёс. Лев Дмитрич что-то прикинул, сказал обыденно:

– Штаны спусти… – И вытащил из стеклянного шкафа шприц и ампулу.

Почему? Почему я не остановил ни Толика, ни доктора-прохиндея?! Тысячи раз я задавал себе этот вопрос: ведь драма вершилась на моих глазах, и не с кем-нибудь – с моим сыном! В какой-то момент мне показалось, что Толик сейчас рванёт из кабинета, но этого не произошло. Укол был сделан. А дальше случилось непредвиденное: до остановки с Толиком мы не дотянули. Где-то на полпути Толик вцепился в мой локоть.

– Пап, – прошептал он. – Мне плохо. Всё, не могу больше…

Он полностью обескрасился в лице, закачался, у него подкосились колени, он сильнее вцепился в мою руку, но потом отпустил руку и повалился на землю, на обочину, в весеннюю грязь.

Ещё через минуту его стало тошнить, он стал сучить ногами, извиваться на земле, вернее, в грязи, как в агонии, хватать бессознательно меня за ноги.

Я вытащил телефон, позвонил Льву Дмитричу:

– Лев Дмитрич, он упал, его рвёт, он умрёт сейчас. Чего делать?!

– Делай, как я сказал! Вызывай «скорую»!

Собрав волю, я позвонил в «скорую» и, стараясь не орать, вызвал «неотложку». Я не помню, не знаю, сколько минут продолжалось это преступление против своего собственного сына, но в эти минуты пролетела вся моя жизнь: от корки до корки. Она прочиталась как бы мной не на первом плане, а на втором. На первом – предо мной лежал Толик, в блевотине, в корчах, в грязи, бледный, казалось, за минуту до предсмертного вздоха. А жизнь моя опять представилась пустой, глупой и преступной. Даже гадюка-мысль посетила меня: «Если сейчас Толик умрёт на твоих глазах, тебя ещё и посадят, за участие в смертном членовредительстве!»

Я снова позвонил в «скорую». Теперь я уже кричал. И тут, наконец, прибежал Лев Дмитрич. В халате, растрёпанный, дышит, как паровоз.

– Ух ты! – воскликнул он. – Неужели доза велика? Но он же сказал, что семьдесят килограммов весит… Валя, придерживай его на боку, чтобы блевотиной не захлебнулся.

Когда появилась «скорая» с включенными маячками, картина прошедшей жизни стухла. Парня моего спасли. Даже дальнейшее вышло всё, как по нотам. Туфта Льва Дмитрича прошла. Диагноз в травматологической больнице Толику поставили «сотрясение мозга», и три недели он валялся на больничной койке, может, даже празднуя победу . Набор в армию прошёл; а впоследствии Толик поступил, не без моего участия, в институт. Но с той поры, когда сын валялся в грязи на обочине, я стал седеть. Сперва виски, потом чёлка, хотя в близкой родне седых не было, стало быть, не наследственное.

Меня ждала Полина, я знал, что она ждёт, злится и ждёт, да и на телефоне уже трижды отпечатался её номер. Я опаздывал, но какая-то неодолимая сила повернула мою машину в сторону психбольницы. Скоро я подъехал к неприметному, трёхэтажному зданию за кущами старых тополей, незабвенному «Психоневрологическому диспансеру № 2». Мне нужно было сюда, именно сию минуту – сюда.

На входе остановил охранник.

– Мне повидать Льва Дмитрича, – сказал я, зная охранника в лицо.

– Пусть он закажет для вас пропуск.

– Раньше меня без пропуска пускали. Вы же меня знаете! Я здесь не впервой.

– Знаю. Но теперь без пропуска не пущу. Указание есть. После присоединения Крыма террористов боятся, провокаций. Правила ужесточили.

Чуть позже, идя по коридору к кабинету Льва Дмитрича, я повторял слово «террористы, террористы»… Откуда они берутся? Шкуры своей не жалко? Взрывали бы тогда только президентов… Чего над простыми людьми изуверствовать. Террористы хреновы! Прежние революционеры, народовольцы за царём только охотились, за премьер-министром…

Лев Дмитрич встретил меня оживлённо. Непоседливый, круглый, он пустился по кабинету расхаживать – словно подпрыгивал мяч – и сразу пустился в разговоры о присоединении Крыма, о Донбассе, то потирая от ликования руки, то от какого-то неудовольствия их почёсывая. При этом он будто бы забыл про лохматого пациента-шизофреника в синей пижаме с чёрным воротом, который сидел у него в кабинете на кушетке. Пациент слушал его усердно и глядел во все глаза.

– Потом зайдёшь. Тебе торопиться некуда! Давай, давай, уходи, – наконец, сказал Лев Дмитрич больному.

Пациент подозрительно и в то же время как-то усмешливо посмотрел на доктора, сказал, указывая пальцем:

– У тебя волос на губе. Убери, он тебе врать мешает, – и захохотал.

Лев Дмитрич машинально потянулся к губам, потом тихо выругался, вскричал:

– Пошёл вон!

Пациент с радостным визгом скрылся за дверью, но через несколько секунд заглянул в кабинет:

– А у тебя соринка в глазу, – обратился он ко мне.

– Сгинь! – взвыл Лев Дмитрич. Потом почесал руки, извинительно произнёс: – Он всем так говорит. Контингент, Валя, сам понимаешь… Выпить хочешь? – живо предложил доктор и потёр ладони.

– Хочу, но не могу. За рулём. Я, Лёва, иногда нарочно за руль сажусь, чтобы соблазна не было… А если честно, выпить хочется часто, почти каждый день. Сдерживаю себя. И не похмеляюсь. Даже с сильного бодуна.

– Это правильно, – поддержал Лев Дмитрич. – Прав был брат Похлёбкин: алкоголиком никогда не станет тот, кто пьёт после трёх пополудни и не позже девяти вечера. Выходит, любая опохмелка исключается… Ты сильный, Валя, человек, а я вот слаб… Поэтому пришлось завязать совсем.

Тут я сказал ему о цели своего появления в психушке:

– Лёва, скажи как врач, как спец, можно ли вылечиться от наркоты?

Лев Дмитрич даже вздрогнул, поёрзал на стуле, спросил:

– Неужели Толик?

– Есть у меня подозрение… Какой-то он не такой. Рассеянный, взгляд блуждает… Я сегодня его застал в чужой машине. Грязная компания у них… Я не думаю, что героин, но… Что такое синтетические наркотики?