Андрей Тавров - Часослов Ахашвероша

Время настало, и лошади щиплют траву
на площадях Европы, голой и лунноглазой.
Баржи белые тел дрейфуют в распаханном бычьем рву
воздуха с бундестагом, с бумажной исписанной розой.

Время настало кузнечика и дракона.
Имена долго менялись, прогибая предметы,
и те сдались и истлели. Цикада, говорю, Моргана,
говорю тебе, будь, говорю тебе, будь и скули, ты сильней кометы.

К тебе, любовница, уже не людей, но бессмертных
сущностей с головами оленьими, с пятипалой скользкой звездой
в оголенных глазницах, – еще не тел, но безмерных
животных, сцепляющих тленье, как жидким азотом, собой.

К тебе, светлоокая дева, ласкающая Колханта,
разрывающая чернозем могил клыком желудевым вепря,
собирающая вспять имена на верные, на гласные гланды,
на белую пудру бабочки, на черную вену.

К тебе, молкнущей так, что, сместившись в тиши, медуза
висит в салоне кабриолета, как жидкая лампа
с острекавшейся кровью, к тебе юногрудая Муза,
к тебе, шестипалый вихрь, мускулистая львиная лапа,

замахнувшаяся на бабочку – и ловит! К тебе, богиня!
Ты одна не плачешь, когда шатаются звезды.
В твоем клекоте розы встают из земли, по горло нагие.
И я плыл в тишину, и мои обморожены весла.

Не умолкай птицеловка, жизнедарительница, товарка
по ночам с кокаиновым ангелом, летучей мышью.
Врастай в меня черепом, красным моллюском, жаркой
статью, кошачьим воплем, ребром, тишью.

К тебе, богиня, зарывающая себя по горло
в солнце живых и солнце мертвых, чтоб дальше горели.
Ты виснешь бисером в промежутках тех мощных голых
тел, что, выбежав из Помпеи, сникли в потёк акварели.

Забирайся, пламя, за ворот и, яд, за щеку.
Ты меня рожала, словно комету, из зуба.
Я пьянел от волос твоих, я стою один вдоль ожога,
как замерзшая молния вдоль людьми проросшего дуба.

Хвала тебе, Пан, Козерог, возьми, что имею —
песнь о тебе, как ты сидел на русской
Ниле-реке, играя на тростнике, левее
себя самого, словно вынут язык моллюска,

а справа лежит все, что было еще до пенья, —
створки, в которых гуляют мысли да ветер,
а сам ты прозрачнее стал и стал тупее
меж черной луной и белой – дар муз, дар речи.

Тифон, вынимает себя из пространства, словно
из красной глины, —
ростом больше, чем слепок, лемехом вспахан, вскопан,
землею набит, как слепец – ночью могильной, львиной,
он вышел из смрада, и псиной дымится кокон.

Бежали боги в Египет, в страхе преображаясь,
Дионис – в козла, в ворона Аполлон и в корову Ге ра,
Артемида в рыбу и в вепря Арес, сжимаясь
до новых размеров, глодая иную меру.

Он идет, восстав против деревьев, китов и мира,
пожиратель бережных жестов – людской голубиной чести,
длящейся пяди мизинца, когда, как мощную лиру,
ты плечи не может тронуть против воздушной шерсти,

потому что ключицы раскалены богиней,
повисшей вольфрамом в стекле, умножая накал.
Боги стоят меж мизинцем и шелковой кожей, как иней,
истаивая в пустоту, куда, раз вошел, – пропал.

Тифон идет, одолевши Зевса, вынув из бога жилы.
Пан вспоминает козлиный бег в аравийской пустыне,
и Козел-Христос, чтоб остаться народу живу,
бодает небо в крови и скорбит устами.

Пан, соловей, соловушка, запятая,
грохни да раскатись у девы за рукавом.
Есть семеро муз, но лишь одна золотая,
и кроме тебя с ней еще никто не знаком.

Пан, громобой, ребеночек из корыта,
покачай головкою, с рожками головой.
Солдат кишки свои ест, а в губы любимые влита
ночка красная, словно колокол с головней.

Не пугайся, ребеночек, спасут тебя Нил да ангелы,
да святой Серафим, да бог Дионис, да подлунный зверь.
Ты ныряешь в утробу себя, шерстяной да байковый,
словно снова открыта, откуда ты вышел, дверь.

И плывет по Нилу, русской реке, козленочек
с рыбьим хвостом, завитым, как пружина ума,
а на избах сосульки, и из-под алых косыночек
смотрят глаза, синие, как тюрьма.

Тамплиеры горят на кострах за Христову церковь.
Неба череп щадящ и щедр и раздвинут вширь.
Бог лохматый, как тамплиер, из рыбы цепкой
вынут на жертвеннике и в новое небо вшит.

Магистр-храмовник говорит с Варварой-голубой, а за избой
Дракон стоит стоголовый и говорит как печь
крематория – псиным воем, рыканьем льва да бычьей слюной,
а еще глаголом богов, и внятна дракона речь.

Всем, всем гореть в васильковых кострах из наношенных дров себя
И звезды воюют страны и материки.
А жест людской, не коснувшись, сберегает тебя,
словно пустая гильза – устье для мировой реки.

Покуда боги ткут ленту метаморфоз в глаза
и в небе встает Тифон за эклиптику и зенит,
Афины русские, как мировая в слюде оса,
висят на звездной слюне, и снег над ними летит

Над Новой Гв инеей бабочка кружит, Тифон 3 3 Орнитоптера тифон встречается только в западной части Новой Гв инеи и на соседних островах: Валгео, Мисул и Салавати. Это довольно крупная бабочка: крылья самок достигают 22 см в размахе, а у самцов – не более 16 см. Бабочка летает на горных склонах, но иногда ее замечали и в низине, на уровне моря. ,
волны бьются в Валгео, Салвати, Мисуле, на трех островах.
Море держит бомбардировщик, а бомбардировщика слон,
и он стоит на китах о трех головах.