Валерий Байдин - Сва

– Ну, и как ты будешь теперь прикалываться, подкалываться или откалываться? – поинтересовалась Ни-Ни.

Откол молча, без улыбки поднял палец вверх, и все покатились со смеху.

Для начала он вытащил из сумки и повесил себе на спину небольшой коллаж в багетовой рамке на мотив картины «Не ждали», где вместо фигуры ссыльного была наклеена фотография хиппаря в крутом прикиде. Расхаживая так, Откол читал короткие забавно-нелепые стихи и, уставившись глазами в глаза, доводил до истеричного смеха одну герлу за другой: «Квадратное сердце», «Он с женой контуженной», «Надувная птица», «Цветок в горшке», «Поцелуй тротуара»… Кроме названий и отдельных строк Сва ничего не запомнил. Сочинения Откола в тусовке знали и называли, как и он сам, «стихарями».

– Прочти «Красные фиги»! – крикнул Потоп.

– Нет, это я читаю только по крупным государственным праздникам, – комично посерьёзнел Откол. – Когда фиги торчат на всех домах.

Не подавая вида, Сва долго всматривался в его лицо и когда пересёкся с ускользающим взглядом, не поверил: в глазах Откола стыла весёлая жуть, в бессмыслице слов колотилось отчаяние, всё походило на непонятную пытку себя и других. Или так показалось? Откол не подавал вида. Насладившись эффектом «стихарей», он неожиданно пустил по полу заводную мышь, которую все тут же начали с визгом и хохотом ловить.

– У братишки взял поиграть. Умоляю, не сломайте!

– Кайф! Где кошка? Умираю, держите – сейчас рухну! – визжали девушки.

– Бор, крезанулся? А-а! А-а-а!

Это Бор сунул мышь за шиворот Муазель.

– А для тех, кто боится мышей, – крикнул Откол, – предлагаю маленький концерт. Следующий аз-артный номер! – жестом фокусника он достал из-за пазухи детскую пластмассовую флейту, набрал в рот сигаретного дыма и выдохнул изо всех отверстий вместе с долгим гнусавым звуком.

– Откол, дай дунуть! – хохотнула Данетт.

Рядом покатывались со смеху другие и рвали игрушку к себе.

– Класс! – хмыкнул Потоп. – Можно оттянуться?

Откол невозмутимо отдал флейту и тут же в упор выстрелил в него из пистолетика с лентой бумажных пистонов. Отпрыгнул, сунул его Ни-Ни и крикнул:

– Будешь отстреливаться! От Потопа и полисов.

Все ополоумели. Носились по подъезду за мышью, пытались дуть друг на друга «музыкальным дымом», поочерёдно, вспомнив детство, стреляли трескучими пистонами и смеялись до потери сил. Но тут, перекрывая шум, Откол крикнул:

– Сто-оп! Всем стоп! – вынул пакет и поднял высоко над головой: – На случай стрёма. Если жильцы станут нависать, типа «пошли вон!», всем замолкнуть и сунуть в рот вот это. Хватит каждому.

Он принялся серьёзно и сосредоточенно раздавать направо и налево дешёвые соски-пустышки. Раздался громовой хохот, несколько человек сползло по стенам на пол, изнемогая в смеховых конвульсиях. Долго ждать не пришлось. Вскоре на лифте спустился юноша, глянул на дружно чмокающих хиппов, недоумённо поправил очки и диковато гоготнул.

– Держи, малыш! Это тебе от райсобеса, – протянул пустышку Откол.

– Нет уж… Вы тут сами, без меня… – смутился тот и с оглядкой поспешно скрылся.

– В кино не увидишь, комики! – добродушно остолбенел старик, старательно повертел пальцем у виска и заковылял к лифту. – Подождите, я жену позову, фотоаппарат вынесу.

– Во, здорово! Приходите, обязательно!

– Всей семьёй!

Проводив очередного жильца, пиплы корчились в припадках смеха, хватали ртами воздух и ходили вдоль стен с бессильно плачущими глазами.

– Чудо-соски! Для продления жизни! – с пафосом кричал Откол. Но тут с улицы вошла знакомая всем женщина средних лет, грозно обвела взглядом подъезд и сказала, заводясь с полуоборота:

– Так, опять вы здесь!

Все мгновенно замерли и, глядя на чудище по-детски вылупленными глазами, принялись дружно и звучно сосать пустышки.

– Что? Совсем рёхнулись? – вскрикнула женщина и неуверенно отступила к лифту.

– Мы ещё маленькие, – не выдержала Данетт.

– Мы хорошие. Нам есть хочется, – жалостливо протянула Точка.

– Сейчас вас накормят. В отделении. На бульвар выметайтесь! Живо!

– А на улице холодно! – продолжала Точка.

– Нам там стра-ашно, – поддержала её Муазель.

– Тётенька, не выгоняйте нас, пожалуйста! – жалостливо басил Бор.

– Дурью маются. Всех вас на стройку! В Сибирь отправить! Вкалывать!

– Мы готовы, сразу вслед за вами! – крикнул Откол.

– Вроде трезвые, а что творят. И правда, хуже младенцев, – сбавила тон женщина. – Неужто, моя дочка такой станет? – она захлопнулась в лифте, а вслед ей неслись голоса:

– Пусть дочка к нам приходит!

– Ей с нами классно будет!

– Ещё чего… – из плывущего вверх лифта донёсся задушенный вскрик и потонул во всеобщем восторженном гаме.

– Всё, халатов зовите! Отъезжаю.

– О-о, тащусь! Прун пошёл, о-о!

– Не могу, живот от смеха… вывихнул!

– Гуд фо ю, Откол!

– Давайте споём ему!

Откол с серьёзным видом сосал пустышку, вслушиваясь в плохо звучащие голоса:

– …хэппи бёсдей ту ю, Откол! Хэппи бёсдей ту ю!

На этот раз Сва не усидел в углу. Вместе со всеми пил портвейн и улыбался, поминутно срываясь на смех. Перед уходом подошёл к Отколу, благодарно глянул в пьяное улыбающееся лицо, но так и не решился ничего сказать, только пожал руку. Тот в ответ вынул из кармана заводную мышь, взял зубами за хвост, по-кошачьи помотал головой и очень похоже мяукнул. На одном плече у него висела Точка, на другом Мади.

Без причины много дней подряд Сва вспоминались строчки из «Надувной птицы»:

А потом она, конечно, лопнула. Как детский воздушный шарик. Откол был прав, он всё понимал. Глупо страдать из-за людей, у которых «квадратное сердце». Но зачем смеяться над собой и хиппами, с их мечтой «улететь в небеса»? Чем он сам держится? На все попытки сблизиться Откол отвечал гримасами и дурацкими выходками.

– Это же Откол! Он такой был и таким останется, – говорили о нём герлицы.

Нот сдержал усмешку и попытался объяснить необъяснимое:

– С ним особо не поговоришь. Ясно, что талантлив, и это знаёт. Один мой знакомый – отец в рок-авангардных кругах, слышал, как Откол свои «стихари» читал, и заценил: «Мэн может далеко продвинуться. Но пока это способный наивняк. Для начала сойдёт». Я согласен. Откол всякий, в нём всё перемешано. Все его любят, девицы к нему липнут, но никто не знает, что у него в душе. Хотя, мне кажется, он давно и безнадёжно на Лави глаз положил.

Иначе и быть не могло. Сва понимал, что в своих чувствах не одинок. Лави нельзя было не любить. Тусовка без неё заметно потускнела, никто не подавал вида, но все ждали её возвращения. А о Лави не было вестей, её подруги пожимали плечами: