Сергий Чернец - Рябина в палисаднике. Рассказы

Например, ей говорили: – Венера Сергеевна, вы куда-нибудь едете в отпуск? – Она в ответ: – Нет, мне не с кем кота оставить. —

И тут же язык прикусывала: можно было – и нужно! – обойтись одним словом «нет», а о коте совсем лишнее. Во-первых, никому не интересно, почему она не может куда-нибудь поехать; во-вторых, не может да и не может, кому какое дело. А то ведь и поймут по-всякому: подумаешь кот! Так все узнали, что она кота завела по прозвищу Кутя, кот-засоня, играть не хотел и отдыхал на диване всё свободное время.

Между прочим и с «богиней» досада такая получилась по собственной же вине: язык – враг. А все-таки ничего она не могла поделать с привычкой к полной законченности выражений, не делая отличий между ответом вслух и продолжением своих мыслей. «Сначала думать надо, а потом говорить, а не наоборот» – знала и повторяла себе самой Вера Сергеевна, но не помогало.

Всё это мелочи. Но эти мелочи такими мелкими ей не казались.

Зато во всём остальном, в главном то есть, она была замкнута сверх меры. Никогда ни о чем своём не делилась ни с кем. Таких в коллективе не любят. Такие как бы возвышаются над остальными, не допуская к тому самому, что они есть – будто и впрямь богиня! Знали, что живёт одна, а почему одна, и была ли замужем, и откуда родом – это неизвестно. Конечно, не совсем в коллективе она находилась, Венера Сергеевна была – при шефе, но всё равно оправданий гордыне её не было.

От Любы-белой знали, что Венера Сергеевна раздает ребятишкам во дворе шоколадки – «это надо же, богачка какая!» – за то, чтобы те кормили и не обижали бродячих ничейных кошек.

Ну и что, шоколадки она детям раздавала – так это же её самой угощение, это ей шоколадки давали посетители, так уж заведено везде, угощают. А она сладкого совсем не любит, но не объявлять же об этом. Потому что всё равно люди захотят её «отблагодарить», и тогда им придется ломать голову: чем?

Случилось, когда в городе ходили по офисам и на заводе тоже собирали подписи, – семнадцатилетний подросток растерзал и убил младшего мальчика. По предприятиям пустили сбор подписей за смертный приговор парню. Якобы, если десять тысяч подпишутся, то расстреляют, а иначе нет, так как несовершеннолетний. Столько споров разгорелось в ту пору! Случай был неслыханный. И хотя подавляющее большинство высказывалось за смерть, но как трудно, оказывается, так вот взять и подписаться под этой смертью своей фамилией. Кое-кто так и не решился. А Венера Сергеевна подписалась.

– Да вы? – поразилась Люба-белая, как активистка она собирала подписи. – Вы же вроде против смертной казни вообще? Добрая! —

– Доброта всегда активна, – тихо ответила Венера Сергеевна.

– но вы котят во дворе жалеете, а тут человека! – подхватила Люба-белая.

– Да. Но за жизнь можно расплатиться только жизнью. И потом, я уверена: тот парень, прежде чем убить ребёнка, не одну собачку, не одну кошечку замучил, – такое бывает не сразу. Жестокость ребёнка к животным непременно перерастёт в жестокость к людям. —

От Венеры Сергеевны таких длинных речей ещё никто не слышал, и поэтому никто больше не возразил.

И вдруг – она не вышла на работу! Такого ещё никто не помнил. Заболела, оказывается, надолго, порвала связки и раздробила пяточные кости. А банально, упала с табуретки, видимо кости слабые были. Уточнения о болезни известны стали только к концу первой недели.

– Надо бы навестить, – подала голос профорг Саханова. – сложимся или выделим из кассы взаимопомощи? —

Решили выделить из кассы. Решали: кто пойдет? Рвалась Люба-белая, мол, живет в том же доме, только в другом подъезде. На самом деле у неё с подругой «черный» план составился: Богиня Сергевна вряд ли разговорится, попросить у неё альбом с фотографиями посмотреть, а уж по ним-то, подпуская незаметные вопросы, можно будет о прошлом Богини вызнать.

Но пошла Рита, тихая, в качестве общественной нагрузки навестить больную. Люба-белая доверила ей свой хитроумный план, отведя в сторону после собрания и шепча на ушко. Но Рита ничего не пообещала.

А шеф Валерий Семёнович вовсе бегал всю неделю в панике: искал временную секретаря-машинистку. Сразу дел у него откуда-то неразрешённых набралось, они, эти дела, распухали, и вообще не стало порядка. Валерий Семёнович даже растерял свою пресловутую флегматичность. У него были свои заботы, из соседнего отдела приходила секретарша печатать некоторые приказы, а у женщин – свои.

В частности, женщины обсуждали всё: выясняли, в чём же смысл жизни человеческой – да, да, ни больше ни меньше! – Если живешь, например, как Богиня Сергевна, один смысл: детей нет, работа тоже не творческая, что тогда?

– Бывает же, сочувствовала Марьюшка-чертёжница. – А куда денешься? И будешь так и жить. Секретарша она отменная, хотя шефу… – и Марьюшка подкашлянула, – и хотелось бы, может, какую-нибудь Ларисочку длинногую.

– Теперь уже не захочет, – засмеялась Люба-белая. – Никого, кроме Богини, не захочет: понял, на ком порядок держался. А какой порядок будет с красотулькой Ларисочкой? —

Да, сложной философией заняты были женщины конструкторского бюро. Ну, в самом деле, – обсуждали они, – вся жизнь человечества с её прогрессом и культурой, как по Академику Павлову, делается на инстинктах любознательности и движения к цели. Этот инстинкт и есть основная форма жизненной энергии каждого человека – любознательность. А какая, извиняюсь, цель у той же Богини Сергевны? Как, зачем, для кого живет она? Хоть бы чужого ребёнка из детдома взяла что ли, вместо того, чтобы кошек во дворе защищать и кормить.

Профорг Саханова поддакивала. У неё не было детей тоже, но творческая работа была: она вычерчивала одну новую штуковину для военной промышленности, изобретение авторское, которое ей сам изобретатель принес. Возможно, за это изобретение дадут государственную премию и так далее, её тоже помянут, как соавтора.

Незаметно, но неуклонно за единственным окном серела чернота ночи, разбавляясь в синеву. А Венере Сергеевне можно было не спешить вставать, можно сколько хочешь греться под одеялом. Она и грелась под мурчание кота в самое ухо. И вот уже голубое, тусклое по-осеннему небо проглядывало вовсю за окном. А на другое утро круглый колобок луны осветил призрачным светом комнату, было полнолуние. И каждую ночь луна всё худела и худела, пока не народился новый месяц, изящный и тонкий.

Так много свободного времени Венере Сергеевне ещё не приходилось иметь. Вот уж действительно – свободное время, потому что из-за лонгета из гипса она не могла многого делать, да и врачи так велели: покой и покой. Хлебом её и рыбой кота обеспечивал Борис Прохорович, учитель, а Елизавете Фёдоровне часто ходить на третий этаж было тоже не под силу: у неё сердце барахлило.