Вадим Верник - Горлица

Последние слова привели меня в чувство. Я вмиг просветлел, мне стало жалко мою девочку и странно за себя. Как точно, подумал я, – смерть мальчишкам! Именно этого я и боялся!

– Наливай! – весело скомандовал я. Хотелось набраться смелости, план-то уже готов.

На столе появились два стакана. Друг мой принёс одеяло и набросил его на меня. Откупорив бутылку, я налил нам совсем по чуть-чуть. Не хотел напиваться, а он и так был хорош. Наслаждаясь общением, дружбой, мы потягивали водку из гранёных стаканов и закусывали зимней антоновкой. Необычайно светло и тепло стало у меня внутри. Я накинул одеяло на Андерса-финна и опёрся головой на руку. В ночном жёлтом туманном свете уличного фонаря, на прохладной веранде с морозными узорами на стекле и яблочным ароматом, мой милый друг поведал мне о моей первой любви. Рассеянным внутренним взором я мечтательно блуждал по его рассказам.

Он лучше меня знал мою девочку, он здесь жил и общался с ней всякий раз, когда она приезжала. Истории его были полны нежной заботы обо мне. Андерс-финн и не заметил, как переключился на своё, стал с грустью подробно рассказывать о себе и о своей милой девушке, которая была ему дорога, о её злых и жадных родителях, не позволявших ей ничего. Андерс-финн берёг свою любимую и скрывал от всех. Он говорил о том, чем не мог поделиться ни с кем. Я внимательно слушал, расслабившись и немного согревшись, и почувствовал, как поплыл. Голос его зазвучал монотонно, как будто издалека, всё глуше и глуше, а образ размылся. Я уже не прислушивался к словам, а, погрузившись в себя, размышлял.

Как же прекрасно, думал я, что у меня есть такой замечательный друг. Такой внимательный, нежный, заботливый. Открывшись, он предстал предо мной таким в первый раз, в совершенно другом, новом свете. Какое же у него доброе и чистое сердце! Я был сражён наповал, я впервые слушал такого искреннего и отзывчивого ровесника. Какой он, оказывается, прекрасный человек!

Меня осенило: как томительно больно может быть и другому, и другой человек может так же страдать, переживать и любить, как и я… Мысли его, раньше казавшиеся мне неказистыми и неважными, теперь стали очень близки и понятны, а нежные ранимые чувства так же ценны и дороги, как свои.

– Так что, Вадька, эта девчонка как раз для тебя! Эй, да ты что, спишь?! – он затормошил меня.

– Нет, нет! Просто заслушался, – собираясь с мыслями и меняя позу, улыбнулся я.

Возникла короткая пауза. Я хотел как-то выразить благодарность ему за то, что он мне рассказал, и за то, что он есть у меня.

– Слушай, выпить хочу за тебя! – неожиданно для него сказал я. – Знаешь, ты настоящий друг! Ты самый лучший, добрый и близкий мне человек! И я люблю тебя! Пусть всё у тебя получится! Я в это верю!

Налив себе водки в стакан, я выпил за своего лучшего друга! Подошёл и крепко обнял его. Андерс-финн немного смутился, глаза его заблестели в жёлтой ночи. Но сразу как-то внутренне собравшись и повеселев, он напомнил мне, что уже пора идти, и стал быстро убирать со стола. Моему другу хотелось побыть с собой наедине. Я отвёл взгляд и не мешал ему, но заметил, что ему было очень приятно слышать такие слова: он их не ждал от меня. В эту ночь Андерс-финн откровенно и сердечно открылся мне в том, чем не мог поделиться ни с кем. Друг мой любил меня и доверился мне полностью. Потом, через несколько лет, я признался ему, что в ту ночь в моей жизни он неприметно сыграл свою главную роль. Услышал ли он меня, не знаю…

* * *

Мы пробирались по снежным тропинкам огородами на задний двор дома моей девочки. Там, в углу их большого участка, стояла деревянная баня. Было уже два часа ночи. Во дворах раздавался редкий и гулкий лай собак. Зимнее холодное небо затягивалось ночными облаками, через них проглядывала луна. Погода менялась, становилось ветрено, но не темно. Я нёс за пазухой бутылку недопитой водки, запечатанную хлебным мякишем, а в карманах – антоновку.

– А где Рууди? – спросил я своего лучшего друга Андерса-финна о нашем втором лучшем друге.

– Помнишь девчонку, которая играла с вами в бутылочку, её ещё никто не хотел целовать? Он с ней замутил, и они рано вечером куда-то исчезли, я даже не знаю, куда.

– Ну, теперь она зацелована будет! – усмехнулся я.

– Или покусана!

Мы оба захохотали. Собаки в округе отозвались.

– Как бы мне снова не угодить в клещи Харриса с бабкой, – проговорился я о своих опасениях, – это какой-то рок, они постоянно нас ловят, застукивают.

– Не бойся, сейчас не застукают. Харрис-пистолет пьяный спит, его пушкой не разбудить. А бабке и дела нет до бани, она туда никогда не ходит, это его вотчина. Да и вы там долго не будете, до утра баня остынет, и вы разойдётесь. Не тяните там сами, как начнёт рассветать – уходите.

– А родители? – спросил я.

– Родители вчера вечером уехали. Так что тебе подфартило, Вадька! – Андерс-финн радостно похлопал меня по плечу.

Мы рассмеялись, но на сердце всё же было тревожно, меня крепко держал в своих лапах мандраж.

– Вот и пришли, – Андерс-финн стал заглядывать в окна предбанника – там было темно. За плотными занавесками еле-еле виднелись мерцающие огоньки двух свечей.

– Она там, ждёт тебя, – сказал он, – можешь стучать, сейчас тебе дверь откроет. – Ну, лады, я пошёл. Если что, подожду ещё тебя у нас на веранде минут пятнадцать-двадцать. Если не придёшь, пойду спать.

Он на миг заглянул мне в глаза, улыбнулся и ударил меня в плечо:

– Ну, ни пуха тебе, ни пера! – развернулся и побежал домой.

Как будто что-то оборвалось… Я так привязался к нему, и вдруг остался один.

В доме моей девочки, напротив, чуть поодаль, было тихо и темно, и только порывистый ветер завывал в трубах.

В эту ночь моя жизнь изменится – на-все-гда!

Немного постояв и собравшись с духом, я осторожно постучал в окно. Внутри всё колотилось. Через мгновенье раздался знакомый голос:

– Кто там?

– Это я, открывай!

Тихо отворилась дверь, и я прошмыгнул внутрь. В предбаннике было сухо, жарко и темно, дверь в парилку открыта. Морёная обшивка деревянного интерьера поглощала и гасила свет от двух толстых свечей, горевших в углу на низких табуретах. Между ними на полу лежал солдатский матрас, застеленный синей простынёй, и парочка декоративных подушек. С другой стороны стоял длинный стол, вокруг него – стулья, скамейки. Небольшой шкафчик и две тумбочки разместились рядом с дверью. На стене, прямо у входа, на крючках, висели несколько полотенец, халат и пальто моей девочки. Казалось бы – небольшое пространство, но места хватало всему и ещё оставалось. Внутри было прибрано и душисто пахло берёзовыми и дубовыми вениками.