Александр Зайцев - Тектоника: рассказы

– Такие люди, как Кундера… просто никогда даже не пробовали помолиться, – подумав, говорит Миле-на. – Мне кажется, им даже не приходило на ум, что они могут попробовать… ни разу в жизни… Бедные… А твоя знакомая – замечательная дура, поздравь ее с этим… У меня же с юмором порядок. Я вообще не тупа, прости.

– Что ты, что ты.

– Рассказ ничего… Только главный герой чрезвычайно, выигрышно умен по сравнению с остальными. Наверное, с таким alter ego автору было удобно и приятно. И фабула ладно скроена… слишком ладно. Заранее продумана до деталей… По-моему, Кундера писал эту вещь, ничего для себя не открывая… Это неспортивно.

Больше намеренно Максим ее не проверял. Пару раз они заходили вместе в храмы; пару раз он беседовал с ее матерью о посте – мелькали цитаты из Писания и святых отцов; всё очень просто, без нарочитости, здраво, без перегибов.

В само Рождество, правда, за праздничным столом, когда мать попросила Милену произнести тост, она (неожиданно) воскликнула:

– Я так жду, что когда-то все наши муки закончатся, и мы увидим, наконец, Христа и прижмемся к Его ногам!

Дальше все опять пошло спокойно, без вычурности. Однако Максим смутился. Какое-то время он обдумывает ее слова. Что в них: искренний порыв из глубины? Или, не дай Бог, изощренная шутка? Если так, то ей изменил вкус. В кои-то веки… Впрочем, вскоре он об этом забывает.

Вскоре он забывает обо всем. После Рождества, Максим, она становится твоей.

И вот перед ним другая Милена: Милена ночей. Эта Милена смотрит иначе, двигается иначе, иначе живет. В ней есть ярость. Тело ее поступает, как хочет, вообще, как угодно, без ограничений. Это пугает и радует. Он с нею обновляется, силы учетверяются, он превосходит себя девятнадцатилетнего и вообще любого прошлого себя. С нею он властвует над временем. Время превращается в какого-то жалкого человечка, которого выгнали из дома, заперли перед ним все двери. Теперь Максим спит едва ли четыре часа в сутки – и чувствует себя бодрее, свежее, сильнее, чем прежде.

Утреннее пробуждение – теперь только одна из приятных вещей.

Максиму стыдно: но он, вроде бы, счастлив.

Милена – не утренний человек. О, нет, не утренний. Когда он давно уже встал и принял душ и приготовил свой кофе и позавтракал и прошелся по воздуху (если не надо рано ехать на работу), она все спит, и разрушить ее сон бессильны и вкусные запахи, и яркий свет из-за резко распахнутых штор, и пушечные выстрелы.

Открыв, наконец, глаза, она долго приходит в себя, долго узнает мир, конструирует реальность заново. Он говорит ей в такие минуты что-то – она не реагирует. Это его смешит… Он уже в стадии отношений, когда недостатки и странности любимой обращаются в достоинства, когда в них находишь только милое, трогательное, смешное… Критичность притупляется.

В издательство Милена ездит к тринадцати часам, а если просыпается слишком поздно – не ездит вообще. Звонит маме и говорит, что разберется с порцией текущих дел дома, за компьютером, а отправит вечером – по электронной почте. Обычно мама спокойно соглашается. Что ж: немного кумовства. Но задания и вправду выполняются Миленой в срок.

Есть в ней… как сказать… (Максим подыскивает слова) не праздность, нет… здоровое наплевательство… Умение расставлять приоритеты. Верно, таково должно быть поведение каждого настоящего христианина. (Максим шутит, продолжая оправдывать ее.)

Сегодня она проснулась, осматривает, не вставая, еще неузнанную собственную комнату, он думает, ехать ли в контору, она ведь в свою точно не поедет, наконец она улыбается, потягивается, из-под шелка показывается грудь, он принимает окончательное решение… Да пошли все…

Он шагает к краю постели, и она откидывает одеяло движением автоматическим, будто отвечает на рукопожатие. Ему нравится, без раздумий, и это. Он погружается в Милену, и вскользь (с тенью улыбки) вспоминает прочих, бывших (не шлюх – а «приличных девушек»), каждая из которых, бесценная в своих глазах, не иначе как дарила ему себя; и тех из них, которые, намекнув на брак, всем видом и поведением показывали, что собираются преподнести дар максимальный, предельный, завершающий, окончательный – и осчастливить его – лишь тем, что отныне, каждое утро в ближайшие сорок лет, он будет просыпаться и видеть рядом одну и ту же чудесную N . Разве хотя бы одна из них сравнится с Миленой хотя бы в чем-то, если в мире любви и привязанности вообще есть параметры, подлежащие сравнению?!.

– Милена – дурацкое имя, – говорит он, глядя на нее сверху вниз.

– Набор букв…

…

– Буду звать тебя Мадленой… или Марианной, – капли его пота капают ей на шею.

– Делай со мной, что хочешь…

…

– А так?

– Что хочешь…

Максим восстанавливается. Всё снова правильно и небессмысленно, как в девятнадцать. Всё получается. На службе фонтанирует идеями. Везде успевает, никуда не спеша. Массы перестают раздражать. В метро любуется людьми. Всегда находит, чем полюбоваться. Формами черепа, например. Недавно помог слепому войти в вагон. Что может случиться?

Разве что подростки, курящие на лестничной площадке в ее подъезде, когда видят его, частенько хмыкают и бормочут себе под нос – но да это безобидные малыши, маленькие хохмачи и сплетники. И они́ хорошие…

– Почему тебя назвали Милена? Разве такое имя есть в Святцах? – шутит он, лежа рядом.

– Когда выбирали имя, мать еще не была православной, – Милена криво улыбается. – В восемьдесят третьем она была сотрудницей кафедры научного атеизма – корректировала их сборники. И делала одну глупость за другой…

– У тебя хорошая мама.

– Да… Одну глупость за другой…

– Например?

– Например, родила меня…

Он приподнимается на локте и смотрит ей в лицо:

– Не говори так.

– Молчу. У меня хорошая мама…

– С тех пор, как умер отец, у нее кто-нибудь был?

– Был… есть. Вернее, то есть, то нет. Один бородатый автор, моложе лет на десять, с которым познакомилась в издательстве. …И она еще пытается меня учить!..

Максим задумывается. Оказывается, не так все у них гладко и безоблачно… Мгновенно воображает несколько странных, неприятных, страшных историй для прошлого Милены. Он, конечно, не мог позволить себе заглянуть в ее паспорт…

– Слушай, ты же не была замужем?

– Разве я не говорила, что нет?

– Говорила. Но сейчас я…

– Испугался? – она уничтожающе улыбается. – Боишься, а вдруг обнаружится, что у меня, например, есть ребенок, живущий у родственников, которого от тебя до поры скрывают?

– Прекрати.

Она встает (голое тело ослепительно сверкает – пора бы привыкнуть), проходит в коридор (к сумке), возвращается и бросает паспорт ему на грудь. Он бросает его назад, не открывая.