Ниджат Мамедов - Место встречи повсюду. Стихотворения, эссе, интервью.

Зима. И солнце позволяет взгляд в упор,
в отличие от ветра,
от ветра и «ветра» нужного в предыдущей и этой строке.
Когда уже не скрошиться в одно
остается приложить прилагательное к влаге,
междометие к межножью.
Цензура цезуры. Нечет Ничто.
Случайное – лучшее продолжение. Из наугад раскрытого:
«Цитата – не есть цитата. Цитата – это цикада».
Проходить мимо стихотворения (мнимости),
отбрасывая тяжелую тень слова, и, говоря «я»,
прекрасно иметь в виду лишь литеру.
Предпочитать движение, в конце которого —
начало, затем середина.
Зима. Тусклое солнце. Ночь без цикад.

Закат. Гилавар 3 3 Моряна (южный ветер на юго-западе Каспийского моря). и дрожь базилика. У низкой стены
смуглый старик перебирает четки. Он
отличается лишь эфемерным именем от смерти. В нем,
в его небритом молчании звучит трехголосие: смех первой женщины,
последние слова бродяги из Шарлевиля и гул крови,
гул медленной крови, гул медленной ровной крови.
К нему приближаются двое сутулых мужчин, наверно, закурить.
Потом все трое уходят.
Улица пахнет пылью и детской беготней
(возможно, это чужая фраза) в теле объявленного ветра —
зигзаг в зигзаге; и все еще пульсирует минута,
когда старик был наедине с собой.
Блатная окраина (тут для предотвращения инерции
требуется какой-то иной, несуществующий знак
препинания, замененный самим
этим предложением), тебе бы понравилось.

Возможно, его первое воспоминание: он тогда еще жил в отцовском доме, ему года 3, не больше. Взобравшись на стол у окна, с мотком нитки в руках, обвязывает оконные затворы ниткой и начинает поднимать-опускать их, долго, увлеченно; следит за наклоном нитки. Он уверен, что производит нечто очень важное, значимое, что творит мир.
Это как:

огромный подавленный воздух где воображение убеждается в легкой зазубрине восемнадцати ответвлений когда заскорузлые вскрики отчетливо пробудили никого за длинной перспективой полосы радостного содрогания в церемонии восприятия и труден миг предполагающий далекое нетерпение но разрыв уже давно отталкивал рассеяние ресниц но бессекретная близость божественно безразлична по крайней мере в обещании смутной возможности умиротворяющей темень пристальности перед трепетом предела у затянувшейся раны потому что единение слишком мало соприкасается с тишиной открывшихся глаз и навстречу с наименованием места известны ровные пряди волос еще ближе почти сливаясь на расстоянии напряжения слуха в равнинное недеяние

Потом другое/другие. Листья хартута,
скорбноволосые девушки (они в сговоре с собственной смуглостью?).
Облака и безразличие, хотя Оно
распахивает внезапно объятия,
и индевеет лицо, будто прикасаешься к собственной слабости,
оставаясь при этом суровым.
Почему-то строки из письма: «с завтрашнего дня объявлена
забастовка почтовых служащих».
Облака, вероятно, чтоб избегать симметрии, но
обретать ноль, жаждущий принять разные оттенки.
Шорох листвы; словно слышится твой чаемый голос: все эти деревья,
э ти страшные черты подобны птичьим следам в южном небе,
к огда вслушиваешься ртом в раковину молчания.
(Имя – место очередного схождения.)
За нашими реками одно сплошное море,
внутри которого море
внутри моря.

Запах влажной земли.
Октябрь прежде всего в
коже запястий
и сгибе локтей.
Птица парит над поселком.
Голоса в отдалении: женщина, мужчина, женщина.
Вкус тутового варенья…
и непрерывность светлокаштановых, темнокаштановых
чуть широких прямых бровей тюркских девственниц.

Итак, неизменно начало:
«что» вычитая из чтения получаем тень,
получаем майских
низких птиц, взлетающих в небо.
Диагональ их прекрасна.
«Когда вспоминаю тебя,
хочется пальцами по губам,
ладонями по впадинам. Пойму или поймаю – всё то же,
но ускользает».
Что время проделывает с лицом, лицами? —
превращает? нет, возвращает
«я» в «оно».
Из трещин растет трава, ветвятся ответы
и в предлетней прохладе
меркнет немой полуостров, магриттовский образ.

Всегда в другом смысле. Апокатастасис
[пробел в тексте]. Сравнения запаздывают, хотя
поэзия продолжает поэзию, как сыны Мёвляны
сны Шамса, семенами павшие за
закрытые веки
миндалеющих глаз твоих.
Смотри же далее… Где слышится:
О кротких потомок, откликнись на Зов!
Но что скажет
«мой народ с мясницкими ножами»?
(Он уместился целиком в единой фразе.)
Мир истолкован. Ожидание длится.
Другими словами: пустыня
внутри, пустыня снаружи.
Gəl mənə bənd ol 4 4 Приди и влюбись в меня ( азерб .). .

Предел интерпретаций. Проекции
уловлены и отозваны назад. Является ли молчание
частью символического обмена?
Солнечные боги,
умирающие до или после тридцати. Отцы,
обреченные на мудрость и
отцы, обреченные на брешь
между мудростью и опытом.
И те, и другие —
узники собственной святости. «Сестра моя – запертый сад», твои
лодыжки, ступни, запястья сочатся
бесконечным чтением
покуда вне материнского логова, вне воскресения
мандала тает
на запотевшем оконном стекле.

впадают реки в океан
огромность чью не исчерпает взгляд
в нем плавает в покое мир

Смотреть и говорить или
видеть, но не вымолвить и слова?
Ни да, ни нет?! Nida. Восклицательный знак.
…………………………………………………..
«Это как увидеть собственное лицо, когда
ничего не понимаешь», – сказал он, размышляя о
центре, об именах центра.
………………………………………………….
[Попросили выйти за хлебом, купить еще зелени, затем
перетащить стол… Что проникает
таким образом в текст?]
…………………………………………….
«Но я верю в пятнадцатый камень», – добавил он после.
…If you say so – смысл всегда будет придан…
Грамматика + этика = ədəbiyyat
………………………………………………………
………………………………………………………
«Почему я так часто смотрюсь в зеркало?», —
сказала она после первого раза, обнаженная, смотрясь в свое отражение.
Спрашивай у мертвых. Они вне практики. Они созерцают
нас сквозь колодец солнца.
………………………………………………
Однако, дата ставит всё под сомнение.
…………………………………………..
Много сплю, «поскольку основания снам нет». В остальное время читаю.