Ниджат Мамедов - Место встречи повсюду. Стихотворения, эссе, интервью.

Когда древний мелос разрыхляет почву
и зрачок поглощает
местность авраамовой саранчи
под одинаковым небом, оставляя нули камня
как «а» предыдущего слова, и
утопленная утопия
мерцает в «затрудняюсь продолжить»,
но радость танца
есть радость танца в песке.
Есть «есть», как уже говорилось, возможно,
в пепле волос, возможно, в девятке глазниц.
Прости, если делаю больно: оставляя логос в покое в ветреный полдень,
обретаю способность сказать/написать – не только
здесь и сейчас и не только тебе:
ничто не заменит шаг
к отсутствующему. И ничто не заменит Ничто.

Возможно, следует просить прощения за такие вещи.
Как же иначе – ведь оно (и Оно?)
из сухой звонкой глины, обдуваемой ветром, пустой
изнутри и снаружи.
Не знаю, «не знает», они Не Знают.
Не отбрасывать тени, не отражаться —
вот чего хочется.
Удастся ли стать явностью, которая могла бы
идти/прийти к чужому, пить только воду, не спать ночами,
разобраться и т.д.?
«Der Schrift kristallisiert das Mannigfaltige;
sie macht es begreiflich, bringt es in Griff» 1 1 «Текст упрощает сложное, делает его более понятным и доступным пониманию». Эрнст Юнгер , «Годы оккупации». —
пишется и по этой причине.
«Мы не обладаем знанием» (цитата из «Трапезы», 109, урезана,
чтоб меньше звенела).
И верить ли, что между молчанием и незнанием о Знании
честнее плести точную чепуху, чем приблизительный текст?

Невозможность начала – одно из лучших начал.
То, что не имеет названия
притаилось в уголках твоих губ, глубокой тени ресниц, матовой коже,
готовое в любую секунду встрепенуться, как плод
в матке матери, как дух, пронзивший материю.
Для любящих поэзию не стоит вопрос о верлибре.
Утвердительный тон этих строк не есть желание
схватить ускользающее, он – очередной колышек
на пути приближения к исходной точке, которой,
о нива моя!, не существует.
Посему нам остаются обод взгляда, мелкие жесты,
бытовой скептицизм, ставка на случай
и перечни. Последнее превращает перст в персть,
плоть в плот, несомый ленивым
течением кажимости.
Трепет. Тишина и терпкость, будто
послеполуденное солнце перекатывается в венах,
«и наслажденье писать —
лишь тень наслажденья былого».

Начать с «с чего начать?», чтобы продолжить
(возможно, предложение не согласовано).
Далее одно из трех 1. ветер как ветер
2. куда бы ты ни обернулся
3. дерево
Выбрать второе. Ведь куда бы ты ни обернулся, там будет
«будь» – дерево, камень, мягкая,
смесь эроса и земли, женщина, чьи сгущенные губы
напоминают зар 2 2 Игральные кости. в сухой ладони
за миг перед ленивым броском в знойный полдень.
«Сдвиг кажется резким из-за малого производства
и больших застоев» или давай сделаем вид,
что этого не было, но муравей пересекает страницу,
где его я не вмещается в знак.
Безмолвно скользя, сохранить непрерывность. Ветер как ветер.

Месяц дозревания горы. Старик,
накрытый тенью листвы, – будто глубоководное чудовище
выплеснуто на берег собственным выдохом, —
напевает вязнущие в зное слова:
полная серьезность.
Гора́— азерб., неспелый виноград, и
одинокая птица, промельк оставив между левым виском
и черствым облаком,
мгновенье спустя, в надкрышье соседского дома
опознаётся в удода.
Безветрие детских рубашек
на бельевой веревке, персик
в протянутой руке сестры.
«Мир» место контаминаций, а мир – «когда-нибудь мы
поймем, что знали друг о друге».
Этого достаточно.

Не падает чашка, чтоб на два осколка
разбить тишину меж собой и собой. Движется лишний
испуг балконного голубя после чтения вещи
бильского безумца, который со временем принял другие формы.
Деревья внизу тоже никнут к иным названьям – идет дождь (как
растягивание ударной гласной в твоем имени через
три недели и море. Так гладят на расстоянии, входя в
состояние.) и дождь собирается идти весь день.
Значит, пить чай, курить, вспоминать
смеющийся пепел цветка и карее солнце
в крыльях мертвой пчелы. Чашка продолжает не падать.
Смотреть на тебя
пока ты смотришь на вершину заснеженных гор
сквозь свое ташкентское отражение.
Вращение. Прекращение.

Все знают нечто о Ничто.

Меня интересует не женщина, – думает он, – а переход
в иное сквозь женщину; но она подбирает кленовый лист,
гладкий с одной, бархатистый с другой стороны, существующий.
И он каждой клеткой своего «тела, обходящегося без
философии» (Пруст) ощущает реальность между
собственной мыслью и ее жестом.

Это претворяется в расстояние от чтения
до понимания или притворяется этим расстоянием,
и четкое как самцовый нерв приближение смерти
к левой ладони дарит спокойствие, освобождение
от жажды освобождения.

Попытка рывка, но не двигаться
позволив тем самым искомому
сделать шаг навстречу со всех сторон.

Сужение кольца, прогрессия удела молчанья, без инъекции имени
в мнимое завершение.