Константин Латыфич - Равноденствие

Лаий снимает галстук.
А в это время над ухом, успевшим остыть,
черный рупор сквозь звуки фокстрота и танго
пропускает высокий диктующий голос.
Металлом звенит речитатив, сообщая
бесстрастный и срочный приказ:
«Вас вызывает Юпитер!
Иди же скорее туда, где ты был,
когда начинался твой путь,
навстречу с ослепшим потомком».
И снова – холмы.
Вершины скрывают от взора
стучащий о берег прибой.
В горах он неслышен.
И снова, как прежде, на пашнях вокруг городов
военное сеяно просо.
Солдаты растут из земли.
Их крик оглушает пространство.
Все стороны до горизонта – лишь каски и рты.
И диагональ автомата из каждого делает дробь —
один разделить на один.
Один разделить на один – будет ноль.
«Стремиться к нулю!» – вещает приказ командиров.
«Ты снова здесь, Лаий.
Ты снова на кадмовом поле.
Ты снова всю пытку надеждой
обязан один пережить.
Чтоб жить было можно».

«Я взглянул окрест,
и сердцу потребовался кардиостимулятор.
Я готов не быть , но хочу окончательной ясности.
Чтобы у всех причин были следствия,
и у всех следствий были причины.
Если война есть следствие мира,
значит мир есть причина войны.
Земля появилась из моря.
И там было то,
чего мне не достичь никогда.
Где бликует отсвет караульных огней,
где прожектора бьет полоса,
где вдоль нитей стальных, что под током,
спотыкаясь, бежит человек
и где с башней сторожевых слышен голос: «Нельзя!»
«Там, – шептала мне мать, со скрипом крутя кофемолку, —
там на берегах иллирийских
то, что называли мы деревом – деревом было,
река называлась рекой, и в этой реке
бьющая в ногу форель называлась форелью.
Мог ты на склоне стоять каменистом,
и, не спросив: «Почему?» и «Зачем?»,
слышать треск созревающих слив,
тихий шорох растущих корней,
ветвление бука и тиса».

Фотография, сделанная в детстве,
с самого края поджигается тем, кто ее сделал.
И плывущий наискосок огонь
покрывает запечатленный пейзаж
расплавленными язвами.
И внезапно подувший ветер
черной свастикой закручивает к небесам
остатки пепла.

Черные свастики вместо звезд —
это выдох сожженных.

Белый бинт на глаза!
Белый бинт на глаза!

И на ощупь по горным тропам,
не надеясь встретить вожатого,
мне остается дойти до того места,
которого никогда не было.
Которого никогда не будет,
ибо там есть
лишь оглушительное солнце,
заново освещающее лица,
которых уже нет,
но которые хочется удержать
не изменившимися,
застывшими,
смотрящими в упор,
и с одобрением говорящими:
«Иди, иди..»

Там я буду один —
в центре круга,
который стерилен».

«Смотри, – кричала толпа, – Человекобог!»
«Этот тот, кто распял себя сам
вниз
головой».

На перекрестке трех улиц
он надевает очки.

Ночь наступает.
Над входом в метро
красный слоган «Живи без надежды!»
пульсирует в памяти, словно сирена,
и, пока турникет
со всхлипом глотает монету, —
увлекает в воронку остатки того,
на чем взгляд задержался когда-то.

По эскалатору – вниз.
К поездам до платформы « не важно какой ».
Здесь он сам выбирает названья.
Ибо цель – не нужна.
На табло – sms:
«Желанье – таблетка от страха».

«Обретайте свободу, сгоняя излишний вес!»
«Смерть – смотрите по телевизору»,
«Плачьте по тамагочи»,
«Меняйте свой труд на секс».
«Пиартесь любовью к ближнему».

«Бог – это цветомузыка,
которую настраиваешь сам.
То красным, то синим,
выхватывая из мрака
шепчущую «Твоя»,
официанта, несущего чай,
Колизей, пирамиды,
Анды или Канары.
Все это только твое.
Главное – не умирай.
Заполни паузу совокупленьем.
Ты – это только ты.
Больше никто другой».

«Ты – это собственное хотение».

«Избавьте меня от того,
что хочу ежедневно.
Ибо желание, помноженное на желание,
приплюсованное к двум предыдущим желаниям,
и желание желать этого
заставляют мысль
двигаться по закольцованному лабиринту,
словно главный персонаж
обновляемой в режиме on-line
компьютерной игры.

Рулетка, вращаемая в казино.
Деньги на зеленом сукне.
Запотевшая бутылка «Pepsi».
Указательный палец,
подносимый к накрашенным губам.
Перламутровый отблеск маникюра.
Таtoo бабочки возле левой груди,
покрытой белой вуалью….

Отмечать все это эрекцией
для последующего приобретения.
Или приобретением
для последующей эрекции…

Множась через чаты,
удваиваясь через ICQ,
как зеркало, отраженное
в другом зеркале и смотрящееся
в третье зеркало, мысль теряет тело,
никому отправляя ответ:
«Наряжаю Бога подобьем себя
и встаю на место его».

На перекрестке трех улиц
с истинами, отлитыми в форме
Фаллоса и Юпитера, —
встретились смерть со смертью,
довольные сами собой.

– Где ты?
– Я здесь.

Так колокол бьет —
стихающий гул,
сливая со звоном.

– Здесь…?
– …это значит – «всегда»…
– …был…?
– …как и ты.
– Не знаю…
– …не знали!
– Что там?
– Там – здесь.
– Как – здесь ?
– Как здесь, так и здесь.
– И что есть?
– Есть я.
– А где есть….?
– ….ты? Здесь!
– А что же есть – «есть»?
– Быть здесь.
– И значит…?
…все время меняться местами.

Здесь мы нашли ту ось,
о которой уже писалось в стихотворении.
О которой все знают изначально,
но предпочитают умалчивать
и, в конце концов, – забывают,
несмотря на ее шум —
тихий, словно шорох песка в часах,
и постоянный, как мысль о себе,
которая его заглушает.
Встретив друг друга,
друг друга мы не узнали.
Ты этот шум слышал,
но попытался забыть.
И это твое заблуждение.
Я об этом шуме знал,
но боялся открыть двери комнаты,
где, по сути, смотрел лишь на постеры.
И это моя вина.
Мы хотели комфорта сами в себе.
Но он невозможен.
Место встречи не названо.
Если я скажу, что это Бог,
то ты не поверишь.
А если ты скажешь, что это истина,
то я рассмеюсь.
Так закручиваются планеты,
собирая вокруг себя атмосферу,
и разлетаются в стороны.
И падает на поверхность каждой
лишь отраженный, рассеянный свет,
об источнике которого
мы можем только догадываться.
И расширяются между ними пространства,
грозя взрывом.
И в этом беззвучии
падают бомбы,
рушатся здания.
И диктору остается лишь повторять:
«Приштина» или «Бейрут».
Так закручивается спираль лабиринта
и сжимается каждый из нас.
И свет поглощается.
И тьма объяла его.