Найля Копейкина - Ножи

– И что, угрозу не исполнили?

– Нет, просто пугали. Может, и сейчас пугают.

– Ваши соображения, капитан Кудинов? – неожиданно резко обратился полковник к Андрею Владимировичу.

– Я допускаю все предложенные версии. Будем работать, товарищ полковник.

– Хорошо. Вы, майор Чередков, займитесь фирмой. Вы, – полковник обратился к капитану Рублёву, – займитесь ножами, хотя ножами у нас уже занялся майор. Когда вам обещали дать результат? – обратился он к майору Чередкову.

– Да особо ничего не обещали, – майор неопределённо пожал плечами. – Когда получится, может, завтра, а может, послезавтра.

– Понятно. Вы, капитан Рублёв, займитесь ножами и метателями ножей. Странно, что никто из вас не обратил внимания на то, что метание ножей тоже требует определённого навыка, я б даже сказал, профессионализма. Сейчас стрелять умеют почти все, а метать ножи редко кто.

– Думаю, на это мы все обратили внимание, – с нажимом в голосе сказал капитан Кудинов. – Я договорился завтра встретиться с директором цирка Шакурой Денисом Петровичем.

– И молчите?

– Вы же сами всегда требуете докладывать только результат.

– Хорошо, – отворачиваясь от Кудинова как от чего-то очень неприятного, зло и даже с нотками угрозы, прозвучавшими в этом коротком слове, ответил полковник и тут же скомандовал капитану Рублёву: – За вами ножи и метатели ножей, вы завтра встретитесь с директором цирка. А вы, капитан Кудинов, – всё ещё не оборачиваясь к Андрею Владимировичу, с упрёком и обвинительными нотками в голосе, зло прищурив глаза, обратился полковник к Андрею Владимировичу, – вы, – тут он сделал паузу, видимо что-то обдумывая, потом медленно обернулся к капитану, – вы у нас хорошо поработали с родителями, сёстрами, соседями. Проверьте соседей по прежнему адресу и, главное, проверьте покойную: может, как раз её и собирались убить, а не какую-то там Бычкову, а Бычкова – это для очковтирательства. Ну, всё. Всем спасибо, все свободны.

Полковник Стасов Пётр Данилович имел прозвище Новичок, хотя новичком давно не был. В управлении он работал уже второй год, и после него туда поступило ещё два человека, но прозвище крепко приклеилось к нему, наверное, потому, что сразу по пришествии он объявил своим подчинённым, что теперь они будут работать по-новому. Хотя в действительности он сам признавал и часто жаловался на то, что до сих пор не может своих подчинённых приучить работать по-новому, слишком много в их работе было самодеятельности, отклонений от устанавливаемых им правил. Всё в отделе было очень по-домашнему: называли друг друга сотрудники по именам, а то и вообще не пойми как; обменивались информацией на ходу, не дожидаясь совещаний; к нему, Петру Даниловичу, своему непосредственному начальнику, относились неправильно. Не было в их отношении подобострастия, и даже вроде наоборот, скользила усмешка и снисходительность. Особенно средь других своим насмешливым поведением отличался капитан Кудинов.

Полковник сидел за своим столом, положив на него тяжёлые руки со сплетёнными в замок пальцами. Взгляд его зло упирался в краешек потёртого голубого манжета рубашки. «Ну что она мне подсунула? – думал он о жене. – Эту рубашку пора уже на дачу отвезти. А эта сволочь, – тут его мысли снова перескочили на Кудинова, – всегда из меня дурака хочет сделать. Видите ли, он уже договорился о встрече с директором цирка. Я ж ещё не приказывал, вечно он выскочка, и Чередков туда же: он нож отдал приятелю, а кто разрешал?». Петра Даниловича душила обида, ему хотелось, чтоб всё исходило от него и чтоб его подчинённые делали строго то, что он им велел, а не то, что им вздумается. Их дело – выполнять его приказы и докладывать о выполнении.

Павлу не нравилось всё это. Не думал он, что так всё получится. Думал быстро сделать дело, заработать три тысячи долларов и на них начать своё дело. А тут такое – две осечки! Дамочка-то прямо как заколдованная. «Ничего, – успокаивал себя Павел, – третьей осечки не будет».

Ножи метать Павел научился у своего деда Павла Евграфовича Зипунова. Был когда-то Павел Евграфович артистом цирка, метателем ножей, а ассистировала ему его жена – бабушка Павла Белла Николаевна. За четырнадцать лет работы на арене ни разу дед Павла не промахнулся, ни разу не ранил ассистентку. Все четырнадцать лет работал Павел Евграфович одними и теми же ножами, доставшимися ему от его отца, тоже метателя ножей, народного артиста Евграфа Пантелеймоновича Зипунова. Ножи, доставшиеся Павлу, двадцать четыре штуки в большом кожаном футляре, подарил артисту тогдашний вождь Сталин Иосиф Виссарионович. Глянулся Сталину Зипунов: меток, как горец, почтителен, как истинный гражданин, а главное, как хороша его юная жена-ассистентка Тося. Дважды Зипуновых приглашали выступать в узком кругу приближённых к вождю людей, а на третий раз Сталин сам заехал в цирк, в присутствии всей труппы одарил Евграфа Пантелеймоновича набором ножей и увёз с собой Тосю одну, без мужа-артиста. Об этом в семье Зипуновых обычно умалчивали, но с гордостью вспоминали о подарке самого Вождя народов. Ножи в наборе были все с рукоятками из чёрного камня с рубиновой инкрустацией в виде капли крови. Они были уложены в чёрный кожаный футляр, состоящий из трёх ячеек, в каждой из которых помещалось по ящичку, обшитому чёрным бархатом, куда и укладывались ножи в количестве четырех, пяти и пятнадцати – это ровно столько, сколько требовалось для показа любимого номера Сталина.

Два года назад после смерти Павла Евграфовича бабушка на поминках мужа передала ножи внуку – пятнадцатилетнему Павлику – и наказала беречь их. «Эти ножи, – сказала бабушка, – очень дороги, они принесли богатство твоему прадеду, твоему деду; и тебе, Павлуша, они, даст Бог, помогут добыть свой капитал». Павел уверовал в эти слова и, возможно, потому с легкостью принял предложение убрать дамочку. Насмотревшись боевиков, начитавшись детективов, наигравшись в кровавые компьютерные игры, он стал воспринимать убийство как обычное дело, в его сознании не промелькнуло ни одной мысли из раскольниковских терзаний. Вот и сейчас он совсем не переживал о загубленной жизни – он переживал о сорвавшемся куше, о потере времени и вот уже о втором потерянном ноже. Но у Павла было успокоение (утешение): в ящичке их четыре, два ушло, придется еще один пустить в дело, останется один. Что ж, надо его продать, чего он останется в коробке один, ни то ни сё. Главное, не продешевить. «Сколько за него попросить? – думал Павел. – Долларов пятьдесят, сто?» Продал Павел свой нож за сто пятьдесят долларов. Ему с легкостью дали больше, чем он предполагал просить, но настроение его не улучшилось: ему казалось, что он продешевил. Раз дали сто пятьдесят долларов с такой легкостью, значит, он им нужен, значит, купили бы и дороже, надо было торговаться.