Елена Рябова-Березовец - Венец безбрачия. Сборник повестей об одиноких дамах

А Фил, между тем, заходил к Инне практически каждый день. Чаще пьяный, чем трезвый. Чаще на одну минуту, чем на две. Уходя, оставлял ее в длительной истерике и не возвращался, чтобы успокоить. Разговоры их были более чем однообразны. Инна спрашивала, что происходит, Фил отвечал, что никому не верит. И мне? А тебе – в особенности.

Более того, Фил, невзирая даже на каких-то светло-коричневых девиц на своем подоконнике, который был виден Инне из ее окна, Инну проверял! И однажды даже дал в ходе проверки по физиономии. Это случилось как раз накануне того дня, с которого мы начали свое повествование.

Был у них – Инны, Галочки и Аглаи – общий любимый друг и однокурсник Хайле с Ближнего к нам Востока. Короче, араб. Они еще на первом курсе, поигрывая в дружную интернациональную семью, побратались и посестрились, и поэтому Хайле считал своим национальным долгом время от времени устраивать «сестрам» красивую жизнь. У Хайле тоже была комната в высотке, однако пользовался он ею лишь изредка, обитая, по большей части, у московских девиц или снимая квартиру. Поговаривали, что Хайле – наверняка шпион, а иначе откуда у него столько денег?! Но доказать эту сплетню нельзя было никак.

Красивая жизнь, которую Хайле устраивал «сестрам», выглядела так: он выходил из лифта в холл, всегда веселый, бодрый, огромный и толстый, с большим черным кейсом в руках и командовал: «Инуля, Галка и ты, Аглая, за мной!»

Кейс обыкновенно оказывался набит каким-нибудь захватывающим киром из «Березки», занимательной закуской и блоками «Кента», который Хайле исключительно курил. И который курили все, кто набивался в этот час в маленькую, но чрезвычайно вместительную комнату Хайле. Халява, сэр!

Хайле вроде бы ничего не делал, но ему было дано создавать вокруг себя такую особенную атмосферу. в которой все вокруг начинали чувствовать себя абсолютно свободными он внешней жизни и собственных проблем людьми. Веселую жизнь Хайле обыкновенно приурочивал к выходным, когда на этаже вечерами бушевали танцы. Хайлевы гости пили, закусывали, курили «Кент», ржали как сумасшедшие, уходили танцевать парами, тройками или все вместе.

И в какой-то момент Хайле с Инной случайно остались вдвоем. А поскольку все двери были настежь, то к ним случайно же зашел Фил и, оценив обстановку, с порога полез в бутылку:

– Хайле, – строго сказал Фил. – Это моя девушка!

– Я знаю, – спокойно и весело ответил Хайле, а Инна присовокупила:

– Никто и не претендует.

– А ты, женщина, молчи! – Уже не просто строго, а грозно сказал Фил и снова обратился к Хайле. – Ты знаешь, я могу тебе сейчас дать, и мне ничего за это не будет, потому что я иностранец.

– А я, по-твоему, кто? – Расхохотался Хайле.

Фил ничего на этот справедливый вопрос не ответил, ухватил Инну за руку и потащил за собой. Инна не сопротивлялась, а, напротив, пыталась улыбаться, чтобы создать впечатление трогательной прогулки влюбленных за руку по коридору. Однако по дороге она как-то исхитрилась всунуться к Галочке и прошептать, что ей (в смысле, Инне) сейчас будут «давать».

Фил кое-как дотерпел до Инниной комнаты и почти у самого порога так врезал Инне по физиономии, что она отлетела с визгом на свою – дальнюю от входа – постель. Фил занес над ней стул, и Инне, возможно, сей же час пришел бы конец, но тут в комнату влетела Галочка и разные прочие соседи. Фила обезоружили и, урезонивая, увели, а Инну стали дружно утешать. Словами и коньяком.

В результате всего этого кошмара Инна почувствовала себя заезженной пластинкой в пустой комнате – крутится-крутится по одной бороздке, а иголку сдвинуть некому.

Очень хорошо умела сдвигать сожительница и даже как бы подруга Аглая. Будь Аглая здесь, она бы уже понастроила столько разнообразных психологических конструкций, объясняющих поведение этой «темной» лошадки, которая, по мнению Аглаи, была «умнее и хитрее всех нас, вместе взятых», что Инна, если бы и не сдвинулась с заезженной бороздки, то, по крайней мере, нашла бы в себе силы начать свой диплом.

Но Аглаи не было. Аглая, пережевав кучу каких-то старых газет семнадцатого, что ли, года, из которых должен был получиться ее диплом, отбыла пережевывать эту историческую кашу в свой родной южный город, где Аглаина мама растила грудного еще Аглаиного ребенка. Жизнь в столице у Аглаи тоже складывалась так себе. Но Аглая не унывала, поскольку в родном городе у нее прошлым летом появился «шанс». Вот она и ездила в родной город с завидной регулярностью – понянчить ребеночка и попасти «шанс».

А бедная Инна сидела одна в комнате, жгла ладан, курила, смотрела в окно и хотела застрелиться или отравиться. Потом смотрела на себя со стороны и соображала, что на этот раз нужно как-то сдвигаться самой. Пока еще в голове все окончательно не сдвинулось.

***

…В центре все таяло, хлюпало и слезилось. Именно в такую серую слякотную пору на Инну снисходил покой. Или, на худой конец, какой-нибудь слабенький его заменитель.

Подходя к факультету, Инна обнаружила на своем лице чей-то настойчивый взгляд. Взгляд был очень знакомым – в нем читалась тоска собачья. Инна догадалась, что взгляд, наверное, похож на ее собственный, отчего-то приободрилась и чуть было не кивнула приветственно. Однако лицо на Инну не среагировало, прошло мимо, и тогда Инна кое-как сообразила, что это был известный, но с ней лично незнакомый артист Станислав Любшин. То, что артисту Любшину тоже тоскливо, почему-то отчасти успокоило ее, и она вошла во двор факультета.

Факультет на фоне окружающей сырости выглядел облезло и плачевно. Его не спасала даже мощная фигура Основателя, на коленях которого Инна уже пятый год мечтала посидеть. Но колени были о-очень высоко.

Внутри оказалось, как всегда, в меру торжественно, в меру мрачновато и чрез меры накурено. До конца пары оставалось минут десять – как раз, чтобы выкурить сигаретку. Инна обосновалась на площадке второго этажа и, потихоньку потягивая дым, раздумывала, как странно вот так, во время пары, стоять напротив учебной части и не бояться внезапного появления инспектрисы курса. Странным было и то, что простояв на этом клочке для курения целую вечность, можно было не увидеть ни одного знакомого лица. Все сидят по своим норам и пишут дипломы. Вот, как она, к примеру…

– Привет! – Инна даже вздрогнула. Обернулась, удивилась, обрадовалась. Валерка Витковский был однокурсник, москвич, телевизионщик. В первые три года учебы, когда их истязали физвоспитанием, Инна с Витковским занимались в одной и той же баскетбольной группе. И потому при встречах обычно не ограничивались дежурными приветствиями.

Инне всегда казалось, что они с Витковским чем-то похожи. У него было странное лицо – исправившегося хулигана. Внешне он почти всегда был весел, а глаза печалились. А еще у Витковского было одно исключительное свойство – он умел выворачивать свои суставы во все мыслимые стороны. Чем факультетских спортсменов очень забавлял. Этакий мальчик с печальными глазами – и на шарнирах!