Леонид Бляхер - Кадиш по Розочке

Но счастье Юделя и Ханны было недолгим: после Додика был второй сын, Рувим, а еще через год – дочка; родами дочки Ханна и умерла. Не спасли ни дорогие врачи, ни усердные молитвы. Пая-Брайна забрала детей дочери к себе. Сама оформила опекунство, сама и воспитывала. С отцом видеться не запрещала, но и не поощряла эти встречи.

Впрочем, Юдель и сам интереса к своему потомству не проявлял. После смерти супруги он так и не пришел в себя. Все чаще прикладывался к рюмке. Застывал на месте. Упирался взглядом в стену напротив себя. Так он мог сидеть часами. От прежнего лоска не осталось и следа – Юдель ходил по городу растрепанный, постоянно что-то бормотал себе под нос… Его увещевали уважаемые в городе раввины, смотрели врачи, но толку с того было кот наплакал. За магазином стал присматривать доверенный человек семьи. Деньги на жизнь бывшему зятю Пая-Брайна выделяла, хотя тот, похоже, и не замечал этого – голодал по нескольку дней, сидя, как верный пес, на могилке жены. Если бы не служанка, приставленная тещей, он и вообще бы забывал про пищу земную. Через несколько лет такой жизни Юдель исполнил свою мечту – оказался рядом с любимой. На городском кладбище…

Дети же росли у бабушки. Были они на удивление крепкими и благополучными. Старший внук, Додик, с младых лет отличался недюжинной силой. Однако характер имел мирный, и потому верховодил всегда его младший брат, Рувим. С ним вместе они дрались с мальчишками с других улиц, залезали в соседские сады за кислыми яблоками и сливами, строили «тайные штабы».

Пая-Брайна легко прощала детские шалости, хотя для порядка и бранила расшалившихся внучат. Впрочем, бабушке более по сердцу был Додик. Ее порода в нем чувствовалась сильнее. В Рувиме нет-нет, да и проскакивали мечтательность и авантюризм сына меламеда. Оба внука отличались успехами в чтении, письме и счете, с гувернанткой учили французский и английский языки. Приходящий учитель занимался с ними русской словесностью, а раввин – изучением Книги Книг. Дочка Ханны Ребекка, очень похожая на мать, росла пока без науки, на руках нянек. Ей бабушка прочила хорошую брачную партию, потому науками внучку особо не утруждала.

Когда Додику исполнилось одиннадцать лет, он, сопровождаемый старшим приказчиком, по воле бабушки отправился к дяде, старшему сыну Паи-Брайны, жившему в Петербурге. В письме от бабушки, которое прибыло вместе с ними, было приказано найти для Додика хорошее учебное заведение. Рувим же поступил в ту пору в гимназию в Вильно. В конце концов, после долгой беготни, консультаций со знающими и влиятельными людьми дядя Насон добился, чтобы Давида допустили до экзаменов в Императорское коммерческое училище – «Училище у Пяти углов», как его называли горожане.

Додик до сих пор помнил, с каким трепетом он шел на свое первое испытание. Помнил ощущение тесного воротника, мешавшего вертеть головой, чтобы разглядеть разные диковины. Костюм стеснял движения, а тщательно уложенные и покрытые бриолином волосы очень хотелось взлохматить. Был конец августа – самое любимое время года там, дома. Здесь же казалось, что всё природное, живое вытеснено на задворки. Серый камень, серое небо. Огромный город с высоченными домами, множество хорошо одетых и незнакомых людей, конки и экипажи, плотным потоком текущие по широченному проспекту – все это смущало и подавляло мальчика.

В родном Бобруйске дома были в один, два, редко – в три этажа. Число высоких зданий было наперечет. А встретить незнакомца в городе было делом совсем не частым. Даже крестьяне, съезжающиеся на базарную площадь продавать продукты своего хозяйства и покупать в лавках городские товары, были знакомыми. С ними дружили или не дружили – как выходило. При этом все знали, что у Василия Степановича лучшее молоко. А вот овес хороший у Демьяна-хромого. Каждый раз, когда Додик проходил или проезжал по городу с бабушкой, им встречалось множество знакомых людей. Они останавливались, приветствовали их. Бабушка обязательно отвечала. Спрашивала о здоровье, о гешефте. И только после отправлялась дальше, по своим делам.

Здесь же все было чинно и странно. Люди, идущие навстречу друг другу, не здоровались, не останавливались для беседы. Они, как и экипажи, словно протекали по проспекту, казавшемуся Додику бескрайним. От реки-проспекта отделялись человеческие ручейки, затекавшие в дома, присутственные места, магазины. Поначалу каждый дом ему представлялся дворцом государя императора или по крайней мере министра. Правда, дядюшка быстро объяснил ему, каков он, императорский дворец. Такой не спутаешь. Зимний дворец и огромную площадь перед ним, важных гвардейцев, охраняющих подходы к площади, мальчик запомнил надолго. Но и кроме этого диковин хватало: огромные магазины с подсвеченными электричеством витринами, фонари, освещающие вечерние улицы, театры, похожие на древние храмы из рассказов учителей, да много еще чего.

Приближаясь по Фонтанке к зданию, где должно было состояться испытание, он едва не задыхался от волнения. Но все обошлось. К отпрыску купца первой гильдии, племяннику известного профессора, отнеслись терпимо, несмотря на иудейское вероисповедание (правда, при упоминании об этом факте экзаменаторы несколько изменились в лице). Вопросы были несложные, а письменные задачи так и вовсе простые. На следующий день Додик узнал, что принят в число учащихся.

Особо близких товарищей в училище не появилось. Дети питерского купечества, как и дети состоятельных крестьян, держались отдельно, подчеркивая свое столичное происхождение. Приехавшие со всех концов огромной империи провинциалы ходили одиночками, насторожено присматриваясь к окружающей их жизни. Также настороженно смотрел на мир и Додик.

Уже на первых занятиях оказалось, что знает он много больше своих однокурсников. Счет, письмо, даже русская словесность давались ему легко. Языки он знал – к бабушке часто приезжали ее партнеры из Англии, Франции и Германии, а в обязанности Додика было водить важных гостей по городу. В результате переход с языка на язык не был для него проблемой. Правда, с греческим языком и латынью отношения были напряженными, но упорство и здесь приносило свои плоды. Хуже обстояли дела с историей: Додик никак не мог понять, зачем нужно знать даты битв, которые произошли тысячи лет назад, для чего ему нужно жизнеописание правителей, чьи кости уже давно истлели? История казалась ему чем-то схожей с изучением Талмуда: понимать не обязательно, нужно просто заучить. Преодолевая лень и скуку, он заучивал бесконечные ряды дат и имен. Профессура, и даже учитель истории, его явно выделяли.

Поначалу питерские однокашники решили «поставить его на место», но крепкие руки и привычка к драке сыграли свою роль. Хотя синяки и шишки долго не сходили, а инспектор, надзиравший за младшими учениками, как правило, оказывался на стороне обидчиков, последние скоро поняли, что «просто пугануть» не выходит – Додик не желал быть жертвой. А синяки и кровоподтеки появлялись также и на их лицах и боках. В конце концов, его оставили в покое. Появились даже приятели, хотя и не близкие.