Леонид Бляхер - Кадиш по Розочке

Гораздо больше приятелей появилось у него среди продавцов и приказчиков петербургских лавок поблизости от дома дядюшки, располагавшегося недалеко от Сенной площади. Это были свои, понятные люди. С ними можно было поговорить о жизни, о торговле, о ценах. В свободное время он часто околачивался на Сенной, сравнивая питерские цены с ценами в родном Бобруйске. Внимательно приглядывался к тому, как приказчики привлекали покупателей, как предлагали товар. Это было важно. Постепенно он стал там своим. Хотя дядюшка и не одобрял этого общения («для тебя это неподходящее знакомство»), но и не запрещал. Его супруга с сыном, двоюродным братом Додика, и вовсе смеялись над увлечением бобруйского родственника. Но главное, что это было интересно самому Додику. Да и в учебе помогало.

В училище же было намного скучнее. На переменах, в туалетах и укромных углах бесконечных коридоров разговоры шли все больше о происках немцев и англичан, о политике и страшных революционерах, которые стреляли в самого царя. Ученики пересказывали разговоры старших. А те, в свою очередь, делились друг с другом мнением популярной газеты. Этих разговоров Додик не любил и не понимал. Зачем сотый раз повторять чье-то мнение, даже если оно верное? Правда, были и «нормальные» разговоры: про дело родителей, про жгучую тайну взаимоотношения полов. Старшекурсники тайком курили в туалетах. Вскоре к этому занятию попытался приобщиться и Додик но удовольствия не получил. Скорее, даже испугался, когда после глубокой затяжки закружилась голова и стали слезиться глаза. Он под смех старшекурсников тихо сполз по стенке, решив, что курить он не будет. Там же, в ученическом туалете, эдаком неформальном клубе училища, Додик впервые увидел изображение обнаженной женщины, которое один из старшекурсников демонстрировал своему приятелю.

Впрочем, еще меньше нравились ему вечера в доме у дядюшки. Дядюшка жил в большой квартире, расположенной на втором этаже нового дома совсем недалеко от огромного Невского проспекта. Весь дом – от крыши до полуподвала – покрывали какие-то завитушки, украшения, которые, с его точки зрения, больше подошли бы торту, а не дому. Да и сама атмосфера в доме дяди была какой-то ненастоящей.

У Додика постоянно возникало чувство, что все окружающие играют в какую-то непонятную игру, которая никак не связана с жизнью, известной мальчику. Дядя играет в какого-то «европейского интеллектуала». Он постоянно что-то судил, говорил об общественном прогрессе, о европейском пути и о тому подобных, далеких от мира Додика, вещах. Если мальчик, пытаясь понять что-то из сказанного дядей, обращался к нему, то вместо ответа получал нуднейшее рассуждение о «спящей провинции» и «незрелых умах современной молодежи». Впрочем, в делах практических дядя тоже был вполне сведущим человеком, сыном своей матери. Это невероятно удивляло мальчика. Дядя Насон то говорил, как какой-нибудь клоун в цирке, то действовал совсем как настоящий купец – быстро и жестко.

Тетушка Ребекка (Раиса Михайловна) играла в «романтически настроенную даму». Так она сама сказала как-то Додику. То есть, она сказала, что она «романтически настроена в жизни». Насколько понял Додик, это означало постоянное восторженное состояние, неестественную речь, восторг по поводу каждого модного спектакля, книги или музыкального произведения, участие во всех мероприятиях, где собиралась «духовная аристократия нашего времени», то есть популярные поэты, писатели и музыканты.

По вторникам у дяди Насона тоже собирались «аристократы духа». Правда, немного в другом составе. Здесь преобладали его университетские коллеги, известные адвокаты. Журналисты тоже были. Бывали «на вторниках» и поэты, чьи имена встречались в модных журналах. На таких вечерах говорили о вещах и вовсе непонятных: о реформах, о законах и параграфах, об «ответственном министерстве». То вдруг заводили споры о «воле и представлении», о воле к власти или еще какой-то другой несуразности; пели какие-то не очень понятные Додику песни, пили кислое вино. Супруга дядюшки и его сын присутствовали на этих собраниях с большим удовольствием – собрания были важной частью их жизни. Додик же, пару раз посидев в уголке на диване во время жаркого диспута о будущем России, предпочитал уклоняться от них, ссылаясь на большие задания в училище.

В своей комнате он чувствовал себя намного увереннее. Там на полке аккуратно расставлены учебники по его любимым предметам: бухгалтерскому учету и логистике. Там в толстой ученической тетради медленно и тщательно составлялся план его будущего предприятия, которое принесет ему богатство. А деньги, как известно, это и независимость, и слава, и возможность сделать что-то такое, от чего дух захватывает. Там же под крышкой письменного стола была спрятана фотография матери и отца, которых он почти не помнил. Это был его маленький Бобруйск, куда он сбегал от столичной суеты.

Несмотря на все сложности в понимании столичной жизни, учиться и жить в Питере Додику нравилось. Чем дальше шла учеба, тем меньше оставалось у них пустых предметов типа латыни, греческого или истории. Их учили определять качество товара, вести бухгалтерские книги, определять выгодность сделки, учитывать и уменьшать накладные расходы. Одноклассники засыпали на этих «скучных» предметах, Додик же точно представлял, как он это будет делать там, дома, на предприятиях бабушки. Он очень хотел, чтобы она не просто похвалила – хотел, чтобы она им гордилась. На летних каникулах он с удовольствием возился с бухгалтерским учетом на лесопилке, мельницах и в лавках. Бабушка его и правда хвалила. А он учился еще упорнее. Большая золотая медаль, дающая звание коммерции советника и почетного гражданина Санкт-Петербурга, становилась все более реальной.

Нравилось Додику и то, что законы иудаизма в доме дядюшки соблюдались гораздо мягче, нежели в Бобруйске. К чтению Торы или соблюдению субботы относились, скорее, как к забавной фольклорной традиции, чем к важнейшему обряду веры. Долгие чтения Свитка на праздники, во время которых Додик мужественно боролся со сном, здесь отсутствовали. Не было и многих установлений, строго соблюдавшихся в провинциальном Бобруйске. Его чаще спрашивали о том, хорошо ли он спал, а не о том, помолился ли он утром. Додик начинал постепенно входить во вкус столичной жизни.

Бабушка высылала на его содержание каждый месяц сорок рублей. Сумма немалая. Первые годы дядюшка брал деньги себе, выдавая ежедневно несколько копеек мальчику на карманные расходы. После бар-мицвы, праздника совершеннолетия, все стало иначе. Дядюшка брал из этих денег десять рублей за стол, остальное отдавал самому Додику.