Любовь Сушко - Тайна талисмана. Сны о веке золотом. Альтернативная история

Императрица почувствовала себя так скверно, что готова была упасть замертво, и если бы это не было излишними огорчениями для него, то она бы так и сделала, но не могла она себе этого позволить, потому и хотела казаться стойким оловянным солдатиком. Сколько еще трудностей будет на их пути, но она была уверенна в том, что не будет ничего такого страшного, как этот день.

Генерал ушел, император не мог даже представить себе того, что живым он видел его в последний раз. Это никак не укладывалось в сознании его.

Площадь бурлила, выл ветер, который готов был смести все со своего пути. Император неподвижно стоял у окна. Он никак не мог разглядеть тех, кто там собрался, не мог понять, что там происходит.

Ему показалось, что он видел всадников, и очень тихо он молился за своего единственного генерала, на которого мог надеяться.

№№№№№

Тем временем сам генерал врезался в их ряды. ОН всегда бывал бесстрашен, седина на висках не сделала его более осторожным, тем более что он видел рядом своих солдат, тех, с кем было столько прожито и пережито.

– Расходитесь, императора не будет здесь нынче, отправляйтесь домой и подумайте хорошенько, что вы творите, – его голос звучал над площадью, над завывающим ветром, но он говорил и под грохот пушек, и тогда его слышали все, кто хотел слышать.

Он был слишком высоко, чтобы разглядеть штатских, копошившихся, словно муравьи, где-то рядом. Он не видел и дула пистолета, на него направленного, а если бы увидел, что тогда? Отступил бы боевой генерал перед пьяным мальчишкой, видевшим, что ничего не выйдет, и тот уведет своих солдат, они подчинятся ему через миг. И тогда все закончится, еще не успев начаться. Он не мог допустить этого. Только туман оставался в душе, а вместо сердца – кусок льда, который пронизывал холодный ветер.

Безрассудный Каховский, стреляя по бутылкам в очень пьяном виде, никогда не промахивался. Тело генерала было большей мишенью, и за это время на холодном ветру он в значительно мере протрезвел, потому не мог промахнуться. Его не могли видеть и солдаты, с восторгом взиравшие на отважного генерала, и слушавшие его – они привыкли его слушать.

Потому та самая пуля, которая в безумной дерзости была им выпущена, и еще одна, она пронзила грудь генерала. И когда взревели те, которые первыми все поняли, он бросился бежать, а что еще ему оставалось. Он понял, что его убьют эти озверевшие вояки, а ему меньше всего хотелось умирать, не все было выпито, и не все проиграно.

Он свалился где-то в полумраке в кювет и пролежал там, пока те, кто гнался за ним, пронеслись мимо. Но он понимал, что спрятаться ему не удастся, если он убил этого генерала, то сама смерть нависала над ним, она не отступит, но он из последних сил хватался за никчемную свою жизнь.

Но о том было лучше не думать.

№№№№№№№

А генерал покачнулся в седле, и его подхватили на руки воины его. Во второй раз перед глазами мелькнула та самая валькирия из его сна. И он понял, что это было не совпадение.

– Кто стрелял, – спрашивал он, хотя сил больше не было, – скажите, это были солдаты, офицеры, кто стрелял?

– Нет, это в штатском, какой-то проходимец.

Они понимали, что он хочет услышать.

– Штатский, хорошо, родимый, это замечательно, что штатский, не так обидно.

И когда они приблизились к дворцу, он был уже мертв, хотя в это никто не смог бы поверить.

В это не поверил и почти выбежавший к ним император. Он больше ничего не боялся. Они спокойно могли убить его в тот момент, но он склонился перед своим генералом, и требовал врача. Воинов прогнали прочь, не зная, что от них можно ожидать. А он все еще стоял над телом этого удивительного человека, смотрел на его спокойное лицо и плотно сжатые губы. Он до конца исполнил свой долг.

Когда все утихомирилось, и генерала хоронила вся столица, рыдали солдаты, вспоминая о том, что он выжил в страшных условиях, и вот теперь, когда был разбит Наполеон, то русские оказались страшнее французов.

– Его Наполеон не мог убить, а эти, – слышалось то там, то тут

В тот день многие видели в первый раз высокого и неподвижного своего императора. На могиле он дал клятву найти убийцу и отомстить за гибель своего генерала.

– Он будет повешен, я не стану тратить на него пули, веревки достаточно.

Император внушал им страх и трепет. Они сожалели о том, что столкнулись с ним при таких печальных обстоятельствах. Они уже и сами не понимали, как могли думать о каком-то бунте, и какой черт их дернул в это бессмысленное пекло. Очень тихо хоронили затоптанных, погибших там. Говорили только об арестах, и каждый знал, что не стоит просить пощады, если ты оказался там, если ты был замешан.

Когда привели Каховского в залу для допросов, и император взглянул на него из боковой двери, он страшно побледнел и сжал кулаки.

– И это он? Этот ничтожный?

– Палачи всегда ничтожны, ваше величество, – услышал он голос одного из вельмож.

– Идите туда сами, я убью его своими руками.

Они переглянулись. Все эти дни они дивились тому, как он держался даже когда допрашивал уже доставленного к нему Павла Пестоля, с тем не смог бы справиться никто. Они только с ужасом думали о том, что было бы с ними со всеми, если бы у него что-то получилось, и императором стал бы этот Брут.

Но этот. И все-таки они не стали испытывать терпения своего императора, и кто-то уже двинулся туда, зная, что он все видит и слышит.

Сам же император в то время шагнул в соседнюю комнату, где оставался князь Трубецкой.

Ему хотелось понять, что толкнуло в бездну светлых князей, у которых было в этом мире все, за что они боролись и что хотели изменить. Князь путался, он менял показания, и как ни старался, ни на французском, ни на немецком ничего не мог объяснить. Он и на самом деле не ведал, что они все творили.

Понял ли это император потом, когда приговор, который многие считали слишком мягким, был вынесен. Понял ли? На этот вопрос никто не мог ответить, даже самые дерзкие не рискнули его о том спросить.