Александр Борохов - Сквозь смех и слёзы…

Словосочетание «культурный шок» недостаточно полно описывает пережитое Сёмой потрясение, он только выдохнул:

– Ё-мое, картина Айвазовского «Приплыли»…

И на самом деле плыть было дальше уже некуда…

Это был какой-то сумасшедший дизайн интерьера в стиле Дали – Гауди с элементами Мухиной.

Слева от входа стояла тахта с ворохом лоскутных одеял, а противоположном углу – телевизор. Видимо, телик показывал не те передачи, и его в прямом смысле поставили в угол, развернув экраном к стенке. Прямо перед глазами Сёмы висела копия картины Шишкина «Утро в сосновом бору». Удар по русской природе был нанесен справа от центра. Стекло, ограничивающее предрассветный сумрак, было разбито, а один из косолапых был вырван из среды обитания прямо с деревом.

Под картиной смело располагался футуристический натюрморт «гуляем по-русски» – трехлитровая банка с солёными огурцами, две открытые банки с килькой в томате с небольшим добавлением «бычков» от «Беломора», стоявших прямо как трубы на легендарном «Титанике». Кирпич черного хлеба был разломан на три части, бублики с маком лежали вповалку, из- под них торчал хвост воблы. Завершала картину «карта вин» – две пустые бутылки «Столичной», полупустая «777» и дюжина «Шахтёрских».

Три разнокалиберных стакана не вдохновляли своими мутными остатками. Сервант без стёкол, стоявший справа от доктора, был украшен симметрично свисавшими селедочными хвостами.

– Ласково просим к нашему шалашу, – радушно пригласила хозяйка.

Сёма, предварительно взяв полотенце, висевшее на спинке стула, и очистив себе «жизненное пространство» на столе, поставил на условно-стерильную поверхность свои «кастрюли». Врач, примостившись на колченогом стуле, принялся терпеливо заполнять «сигналку».

– Так… Значит, Коля, фамилия – прочерк, возраст – прочерк, адрес – прочерк, со слов очевидца: рану перевязали чистым платком («Ага, чистым», – подумал Семён), и продолжил, – отмена вызова, распишитесь, пожалуйста.

– Может, чифирнём?

– Нет-нет, спасибо, я, пожалуй, пойду, – начал было отказываться Сёма.

И тут одеяльный Везувий пришел в движение. Сначала появилась нечёсаная и косматая голова с помятой как грейпфрут физиономией, на полуприкрытых веках было отчеканено в тату «Не буди!» и «Они спят». Голова с постепенно открывающимися мутными глазами медленно поворачивалась перископом немецкой подводной лодки. Доехав до доктора, «перископ» начал было возвращаться на исходную позицию, но неожиданно замер и вернулся назад, уставившись на врача. Из глубины капитанской рубки донеслось:

– Щегол, а ты чё здесь на хате делаешь?

Сёма патетически произнёс:

– Перед вами советский врач, и попрошу относиться к нему с уважением.

– Чего? Ну, всё, хана тебе, фраер, – и, вздохнув, «перископ» начал медленно подыматься. Это было ужасное в своей эстетике и одновременно завораживающее зрелище.

«Человек-Третьяковка» мог соперничать по обилию сюжетов с Лувром, Уффици и Прадо, вместе взятыми…

Грудь криминального Голиафа чуть пониже ключиц украшали две восьмиконечные звезды и надпись: «Держи колеса в колее тягача». Чуть ниже располагался шестиглавый Собор Василия Блаженного, на фоне которого витязь бился с драконом, под ним два монаха тянули толстые канаты, спускающиеся в пах, между ними располагалась надпись: «Вставай Родимый». Сокровища паха были скромно прикрыты сползающими трусами модели «пожар в джунглях». Бёдра украшали девушки, одна в гусарском кивере и со шпагой, вторая в эсэсовской пилотке со «шмайсером»; другие детали экипировки отсутствовали. На коленях были опять восьмиконечные звёзды, на щиколотках разорванные кандалы, на стопах синели какие-то трудночитаемые уголовные афоризмы русского Вийона.

Пальцы были щедро унизаны «синими» перстнями. На правой кисти располагалась свирепая пиратская физиономия с зажатым между зубами ножом, на лезвии которого была начертано имя «ИРА». На левой был оскаленный череп и надпись «МИР». На плечах красовались эполеты…

Голиаф был узловат, мосласт и без малого двух метров; явно криминальной биографии…

– Щас я тебя грохну, – скучно произнес верзила и зевнул. Бдительная Клава бросилась, причитая по-бабьи, к тюремному исполину.

– Геночка, ой, что ж это делается, ты же за прошлое ещё не отсидел…

– Убью, – тупо произнес Гена и протянул верхние конечности в сторону горла несчастного эскулапа.

В Сёминой голове мысли-мгновенья пронеслись «как пули у виска» куда-то в чёрную пустоту… «А вот и рабочий с молотом. Сейчас прольётся чья-то кровь. Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает… Надо снять халат, заведующая подстанцией говорила, что драться в халате неэтично… Работать только на короткой дистанции, нырок под правую руку и в ливер, а потом урокен в висок… Если не успею… считайте меня Гиппократом!»

– Все равно убью, – щелкая своими клешнями возле морды-лица врача, монотонно произносил расписной Ромео, в то время как пятипудовая Джульетта повисла на его жилистой шее.

– Ба, какие гости в нашей юрте, – вдруг услышал Сёма голос сзади и, обернувшись, посмотрел на говорящего затравленным взглядом.

Оказывается, квартира-то была двухкомнатная.

Это была дама в самом полном смысле этого слова, её смело можно было назвать либо мечтой Ренуара, либо музой Кустодиева… Ей было слегка за пятьдесят, на её правом плече красовалась написанная в столбик печатными буквами татуировка «ЛЕНА», чуть ниже и горизонтально было написано «САТУРН». Её глаза светились нечеловеческой добротой.

Гена как-то вдруг резко сбавил обороты, и лязганье клешней внезапно остановилось.

Цыкнув зубом, Лена пристально посмотрел на Гену и вяло-презрительно произнесла:

– Ну, ты, сука лагерная, чё не в тему кипишуешь, закрыл вафлерезку и в шхонку, мухой!

– А я чё, а я, мама, ни чё, я – всё!

Последняя часть фразы была произнесена Геной уже из-под одеяла, и только горящий от ненависти и унижения Генин глаз буравил докторский халат…

– Доктор, – по-домашнему обратилась спасительница, – а у меня головка бо-бо…

Сёма расправил плечи.

– Не вопрос, айн момент, мы всё починим, вот только давление смерим.

Вообще-то манжета предназначалась для обычной руки, объём ноги половозрелого слоненка не был предусмотрен стандартами отечественной медтехники.

Семён кое-как с помощью бинта «и какой-то матери» закрепил манжету на новой пациентке. Резиновая груша качала воздух без перерыва на обед, но стрелка на манометре была мертва…

– Доктор, а вы трубочки соедините… – подсказала бандерша.

Однако все равно ничего не было слышно!

– А вы слухалку в ухи вденьте…

Такого давления не бывает, точнее – бывает за минуту до инсульта, а там и до кладбища рукой подать… 280/160.