Анна Тотти - Улыбка бумажного змея

– Вот ведь старый хрыч! Давно уже ничего не может, а туда же!

Она наклонилась и хлопнула рукой где-то посередине между торчащим животом и коленями. Старик вскрикнул и открыл глаза.

– Что, сны не дают покоя? – спросила Ольга по-русски.

Старик страдальчески улыбнулся, неловко высвободил из-под простыни руку и схватил за край ее коротенькой маечки.

– Да отстань ты.., – Ольга стукнула его по руке, – Спи уже.

– Я еще возьму тебя, – пообещал старик на своем языке.

Это была устойчивая языковая форма, но Ольга, переведя – и то с большой погрешностью – известные слова, добралась только до поверхностного смысла.

– Ну конечно, покатаемся, покатаемся с тобой. Поедем вместе. Где твои денежки, старый хрыч. Дело только в этом.

5

Гексаграмма 32. «Вы разрываетесь на части, пытаясь двинуться сразу в двух направлениях. Если сохраните выдержку, все завершится с пользой для вас. Не стремитесь к переменам. Желание ваше исполнится, если вы будете терпеливы. Нелишне сейчас провести „внутреннюю инвентаризацию“ и попытаться как следует разобраться в дальнейших планах, намерениях. Для новых начинаний момент неподходящий.»

В самолете Аурель вспомнил брата. Если бы тот был жив, возможно, сейчас они летели бы в Израиль вместе. Брат был на два года младше, и умер два месяца назад, когда ему только-только исполнилось сорок пять. После вскрытия врач сказал, что рак сожрал его всего, а начал, судя по всему, с желудка: такое, мол, бывает у человека беспокойного, метущегося, не умеющего прощать.

Аурель ничего не ответил тогда, потому что знал, что причины лежали гораздо глубже, и дело было не только в свойствах характера или нежелании забывать причиненное кем-то зло. Он не стал говорить всем известных вещей о том, что больше всего боли приносят люди, которых больше всего любишь. Аурель не стал рассказывать и о том, как брат был похож на мать, как он умел смеяться и как им было хорошо вместе. К чему постороннего человека посвящать в семейные дела. Но сам он в последнее время часто откручивал, как кинопленку, время назад и просматривал, просматривал, просматривал напряженным взглядом день за днем, год за годом, пытаясь понять, когда и почему смерть восторжествовала в этом человеке. Что в душе его брата стало той болью, тем колышком, за который смогла уцепиться болезнь, и почему она не ушла по прошествии своего времени, как это часто бывает, а осталась навсегда и разрушить тело.

Первой болью, которую так и не смог забыть брат, был уход из семьи отца. Младшему тогда было десять, а Аурелю двенадцать лет, и он помнил, как плакала совсем еще молодая мать, как в момент опало ее лицо, и потухли глаза. Потом она справилась с горем, расцвела краше, чем прежде, научилась растить детей одна, полагаясь только на себя и на подросших сыновей, но в первые дни, недели, месяцы ей было невыносимо тяжело, и они умирали вместе с ней.

Второй болью было замужество матери через восемь лет. К тому времени они привыкли жить втроем, и, казалось, были абсолютно, безоблачно счастливы, а мать однажды, улыбнушись, сказала, что, слава Богу, дети выросли, и она может попытаться устроить свою жизнь. Вскоре из Бухареста приехал тонконогий пижон с труднопроизносимой фамилией, подхватил улыбающуюся мать, ее чемоданы и увез в неизвестном направлении, как оказалось, навсегда.

Третьей болью, которая превзошла все остальные и стала, очевидно, главной причиной болезни, было возвращение в родные края отца. К тому времени брат уже девять лет был женат, но его, как и раньше, тяготило его сиротство при живых родителях. Отец вернулся побитый жизнью, несчастный, с оползшей книзу правой частью лица, одинокий, и брат, забыв прошлое, взял отца в свой дом. Этого можно было и не делать – у отца в Плоешти в своем доме жила одинокая престарелая сестра, и Аурель надеялся… Но брат поступил по-своему. Отец, оказавшись в родных краях, быстро пришел в себя. Брат жил в доме матери, и отец вошел в него по-хозяйски, будто не отсутствовал почти тридцать лет, словно и не уходил отсюда никогда. Аурель отступил тогда в сторону в напряженном ожидании – они с отцом слишком хорошо знали друг друга. Нужно было предостеречь брата, но это значило пойти против отца…

Отец, и в шестьдесят семь лет, как и десятилетия назад, оставшийся завоевателем и разрушителем, вошел в дом брата и перевернул все вверх дном. Он любил сына, но это совершенно ничего не значило. Его дьявольское обаяние, действовавшее безотказно на всех женщин, не умалили ни годы, ни подступившие к тому времени болезни. Он увидел Диану, тридцатитрехлетнюю жену брата, и в ту же минуту со всей силой возжелал ее.

Это был приговор – женщины всегда оказывались бессильны перед его желанием. Они могли сопротивляться, движимые любовью к другому, чувством долга или страхом, но, если он не сбавлял напора, накала чувств, в конце-концов сдавались. Все. Это было делом времени. Исход был предрешен. Диана тоже в конце-концов сказала себе, что так будет лучше. Почему и для кого лучше, она и сама не знала. Это было похоже на наваждение.

Потом все вышло наружу, хотя отец и не пытался скрывать своего превосходства. Диана плакала, просила прощения, но брат не смог вынести двойного предательства, не смог простить. Наверное, та обида в конце-концов и разрушила его. Отец уже давно не жил в его доме, а брат все помнил зло, был холодно-недоверчив с Дианой, а при встрече с отцом опускал глаза и становился молчалив. А потом заболел и умер.

Аурель потер выколотый на среднем пальце перстень и подумал, что, несмотря на все обиды и несправедливости, он все еще жив и счастлив благодаря тому, что не жалел о сделанном, не пытался противостоять естественному ходу событий и никогда ни на кого долго не обижался. Обиды себе и людям отпускал в короткой вечерней молитве, которая была больше похожа на душевный разговор со старшим мудрым человеком, которому можно было просто сказать: «Прости меня за все!»

Он совершал поступки сам или под гнетом обстоятельств – но тоже сам, платил за них сам, и сам же получал награду, но никогда не винил за прошлое ни себя, ни кого-нибудь другого. Так было во все времена: когда он служил в звании майора в армии Чаушеску, когда потом за это сидел в тюрьме, где были сделаны эти наколки: перстень на безымянном пальце и имя «Клаудия» чуть выше запястья, когда строил дома в Чехии, а потом дороги в Израиле под безжалостным солнцем. Сейчас ему пообещали работу полегче и почти тысячу долларов ежемесячно. Пока он не знал, награда это или расплата за что-нибудь, но это жизнь. Это его жизнь, и, по крайней мере, ее не назовешь скучной.

6.

Гексаграмма 44. «Хорошо, если характерной чертой вашего нынешнего поведения будет сдержанность. Отнеситесь внимательно к переменам в контактах с людьми и попытайтесь оценивать их действия менее критично. Исполнение желаний и надежд проблематично. Будьте экономны. Внутренне подготовьтесь к тому, что скоро последуют неожиданные события, не сулящие вам ничего благоприятного.»