Александр Койфман - Жизнь житомирского еврея

На следующей неделе я созвонился, наконец, с Виктором Борисовичем и поведал о нашем разговоре. Оказывается, Вениамин с ним тоже встречался и рассказал, что знал о взаимоотношениях руководителей комитета. К тому времени контора «Р и К», в которой он работал заместителем директора, уже длительное время контактировала с комитетом. Был организован «Центр приватизации», и они активно участвовали как в оформлении приватизационных документов крупнейших предприятий, так и в обсуждении основополагающих документов приватизации. Виктор Борисович сказал мне по телефону:

– Я не чувствую, что именно хочет получить от меня начальство, да оно и само еще этого не знает. Вероятно, пока требуется только обеспечить мониторинг финансовой ситуации в стране и поддерживать контакт на экспертном уровне с центральным банком и минфином. Давайте встретимся втроем у меня дома, отметим переход на новую работу и обсудим совместно ситуацию.

Встреча состоялась, как обычно в этом доме, не только приятная, но и полезная. «Старшие товарищи» заверили меня, что всегда поделятся интересной информацией, а главное для меня сейчас – накопление свободного капитала.

К тому времени я и сам принял аналогичное решение, просто хотел проверить себя. На всякий случай созвонился с Геннадием и Петром Афанасьевичем и выяснил, что сделка с компьютерами действительно состоялась. Оказалось, что давить на Геннадия не нужно. Петр Афанасьевич в замешательстве подтвердил, что все в порядке и свои пять процентов он получает. Потребность в компьютерах была не только у него, и он начал «доставать» их своим многочисленным знакомым. Геннадий поблагодарил меня за дополнительную возможность расширения бизнеса и возможность не возить технику далеко.

А я начал еще более активно реализовывать все, что могло быть продано, порой не обращая внимание на убытки такой реализации. Не трогал я только оставшуюся у меня часть архива Лизы. Временами я и сам не мог понять свое почти сакральное отношение к архиву. Я старался никогда не упоминать о нем; папки, картотеку архива и портрет Лизы держал в съемной комнате в Малом Кисельном переулке. Два года назад я снял небольшую квартиру на Преображенке, но ни архив, ни портрет туда не перевез, разве что пару раз возил портрет показать кому-нибудь. Веня как-то удивился:

– Зачем тебе три жилища?

– В Мытищах я прописан, но сдаю комнату; комната в Малом Кисельном переулке мне по-прежнему нужна для работы с коллекционным материалом; на Преображенке живу, принимаю гостей. Так мне удобно: не нужно путать разные стороны жизни.

Действительно, как и в Ленинграде, я не отказывался тогда от «маленьких радостей жизни». Но на Преображенке женщины у меня бывали чаще. Обычно это были крупные женщины с полными плечами и широким тазом.

Возможно, это было связано с моим первым сексуальным опытом. В школьные годы летом я обычно не меньше месяца проводил у бабушки в Троянове. Троянов – небольшой поселок (когда-то еврейское местечко) на речке Гнилопять на юг от Житомира. Гнилопять – маленькая речка, в зависимости от времени года шириной от пяти до пятнадцати метров, но около Троянова она разливается из-за запруды до тридцати-сорока метров.

После войны Роза Исааковна Рогозина вернулась из эвакуации в Троянов. Долго спорила в сельсовете и в райисполкоме, грозилась, что дойдет не только до Киева, но и до Москвы, и добилась, что ей как вдове погибшего старшего лейтенанта Максима Рогозина вернули ее дом, в котором с 1941 года жила другая семья. Бабушкины огороды спускаются практически до реки, а на противоположной стороне небольшая рощица, за которой прячется одинокий домик, тоже когда-то окруженный огородами. Я любил переплывать речку (правда ее можно было просто перейти вброд или по мосту) и лежать на песке перед рощицей.

Это произошло в летние каникулы после девятого класса. Вечером перед закатом я перебрался на другую сторону речки, чтобы погреться в лучах заходящего солнца. В домике обычно никто не жил, но в этот раз я увидел на лужайке перед домиком женщину, которая загорала на одеяле в открытом купальнике. Тоже, поди, приехала из города в семейную хату на летний отдых. Я подкрался поближе и во все глаза уставился из-за кустов на незнакомку. Так продолжалось два дня: вечером я перебирался на другой берег и разглядывал эту крупную, статную женщину. Она, конечно, заметила меня, но позволяла смотреть на себя, совершенно не смущаясь. Наконец, однажды она мне сказала:

– Ну и что ты пялишься на меня? Женщину, что ли, не видел?

Я хотел убежать, но она остановила:

– Да иди ты сюда, вылезай из кустов, расскажи что-нибудь. Скучища здесь у вас. Не бойся, не съем тебя.

– Я не боюсь.

Я встал в полный рост, перелез через низкий тын и остановился около одеяла.

– Тебя как зовут?

– Мишка.

– Ты здесь живешь?

– Нет, мы живем в городе, в Житомире.

– Да, конечно, центр цивилизации. Да садись ты рядом, не загораживай солнце. А меня зовут Соня, Соня Тимофеевна, я из Киева.

Соне, наверное, было смешно смотреть на растерянного парнишку, на его раскрасневшееся лицо.

Я присел на краешек одеяла и молчал, немного отвернувшись, чтобы не видеть эти полные белые плечи, широкие бедра, выпирающие из купальника, и все остальное.

– И в каком ты классе учишься, в восьмом?

– Нет, я уже в десятом.

– Ну, совсем большой, наверное, уже пятнадцать лет тебе?

– Нет, семнадцать, – соврал я и еще больше покраснел. – А что у вас тут вечерами бывает, какие развлечения? – В субботу вечером кино показывают, но сплошное старье, неинтересно.

– Да, скучно здесь. Ладно, мне пора ужин готовить. Приходи завтра, поболтаем, только расскажи что-нибудь интересное.

Я сорвался с места, крикнул на ходу «пока», перепрыгнул через тын и с размаху бросился в воду, хотя лучше бы было перейти речку вброд.

На следующий день с трудом дождался вечера, перешел речку по мосту и подошел к домику Сони с другой стороны. Но во дворе не было ни одеяла, ни Сони. Я потихоньку прошел через калитку и заглянул в раскрытое окно. Соня в махровом халате сидела за столом и что-то писала. Я тихо постучал по подоконнику. Соня встала и подошла к окну.

– А, это ты, Мишка. Что стучишь? Заходи. Рассказ о вашей деревушке приготовил? Я тут сижу, пытаюсь набросать хоть что-нибудь, но что о вашем Троянове или о Гнилопяти можно написать?

Она наклонилась над подоконником, и меня бросило в жар от близости видневшейся из-под халата полной груди. Я пытался что-то сказать, но в голову ничего не приходило. Соня рассмеялась и выпрямилась.

– Опять глазеешь, да заходи ты.

Я зашел и сел за стол, стараясь не глядеть на Соню, которая разгуливала по комнате и говорила о том, что должна написать очерк в газету о сельском труде. Ходила на свиноферму, на овощные поля, но ничего примечательного не видит. Серость и унылость. Если писать так, как оно есть, то в газете это не одобрят, а выдумывать красивую сказку душа не позволяет. Она вдруг обратила внимание на мою съежившуюся фигуру, на поникшие плечи, рассмеялась, подошла сзади и прижала мою голову к своей груди.