Алексей Уманский - Вверх и вниз. Хроника смены в альплагере

Вскоре сделалось жарко. На привале я скинул свитер и тут же, продрогнув на холодном ветру, подумал, не рано ли, но через пять минут, взвалив на себя рюкзак, снова почувствовал, что некуда будет деться от перегрева.

Мы шли уже не вдоль Адыр-Су. Тропинка упорно ползла вверх и вверх по правому борту долины, и ноги едва справлялись с подъемом. Но все же плечам доставалось сильней. Ремни, казалось, насквозь продавливали мышцы, и, как я ни старался уменьшить давление, пригибаясь или поддерживая рюкзак руками, это не приносило облегчения. Зато дышать становилось тяжелей. С болью уже нечем было бороться. Я только и мог, что оттягивать передвижку рюкзака, хотя каждая секунда промедления казалась последней упущенной возможностью пресечь режущую боль; но на смену первой секунде приходила другая, третья – или какая‑то следующая, если я сбивался со счета, и благодаря этому время все‑таки шло.

Впрочем, я не смотрел. Часы лежали в кармане. Там от них было больше толку: не хотелось поглядывать и не так затекала рука. С часами отек получался заметный – «сердце», – сказала бы мать. Что ж, оно тоже тащило рюкзак и вразмах изнутри колотило по ребрам. Однако этого было мало, чтобы кровь в достатке притекала к плечам и ногам.

Мы поднялись к пологому, залитому солнцем склону с хорошей травой и слегка углубились вверх. Я не уговаривал себя, что теперь стало легче. Силы убывали. Через десять минут после очередного привала они растратились полностью, точно их не было вовсе, а тут и дальше предстояло набирать высоту. Ниже и справа от нас, судя по кое‑где видным теперь изломам кромки, находился обрыв. Значит, из‑за него тропа поднималась на кручу. По описанию я не запомнил ее.

Ущелье поворачивало влево. Скалы, обращенные на юг, только-только начали улавливать солнце. Зато восточную стену отрога свет заливал целиком.

У ручья сразу после завала тропа разделялась. Левая вела вверх, к гребню морены, правая – вниз, к леднику Адыр-Су. Отдохнув с нами несколько минут, доктор встала и попрощалась. Она шла к джайлыковцам, палатки которых, размером не больше спичечных коробков, виднелись рядом со льдом. Доктор впервые оделась по‑альпинистски, и, пока нам было по пути, я иногда поглядывал, как она идет, прилежно шагая за Дьяковым. Вероятно, ей еще не случалось оказывать помощь наверху.

Студенты не устояли перед соблазном умыть лица в ручье, забыв, что из‑за этого могут полопаться губы. Затем они взобрались на гряду и позвали Бориса сниматься, но тот не пошел. А зря. На фоне Уллу-Тау даже групповой снимок был бы хорош, и уж кому-кому, а Борису они бы напечатали фотографию. Однако он тоже измотался и бегать по пустякам не захотел. Ему исполнилось больше, чем любому из нас. Тем не мене, мы были студентами ровно в одно время. Я запомнил его по майскому слету «Науки» в тот год, когда ездил в «Алибек», а еще через год мы столкнулись у башни в Царицыно, и по тому, как он держался среди ребят своей секции, я не подумал, что он всего лишь значкист. Впрочем, по туризму у него был первый разряд, и уже тогда он состоял в каком‑то центральном совете.

Пока я исподволь снимал студентов, на меня не обращали внимания, и лишь потом оглянулась девушка с красной повязкой вокруг собранных в косу волос. На солнце они выглядели золотыми. Я не узнавал, как ее зовут, а просто так ни от кого не слышал. Мы уже несколько секунд не отводили глаз друг от друга, когда она дала знать, что хочет, чтобы я перестал смотреть, но вдруг поняла, что интерес не праздный, и на нее смотрят без вызова, и удивилась, – я ясно понял, что удивилась, и вслед за ней отвернулся сам. Мне вспомнилась Лена, ее лицо. Я никогда не брал с собой ее фотографии. Гораздо лучше было просто видеть. И пока получалось так, я не сомневался, что люблю именно Лену, а не другую.

Мы только-только ползли вверх по морене. Подъему не было видно конца. Дьяков по‑прежнему шел впереди, но из любопытства оглядывался. Его забавляло, как быстро мы выбились из сил. Но уж на это мне было плевать, черт бы его побрал, над чем бы он ни находил уместным смеяться. Мы сами знали, как выглядим, а главное, зачем встряли сюда. Шаг, еще шаг, шаг, шаг. Морена все еще тянулась вверх, когда Дьяков неожиданно поставил рюкзак на землю. Тут я увидел выровненные на гребне площадки для палаток.

С верховьев ледника Адыр-Су задувал ветер. За ним не было слышно рева наших двух примусов. Теперь я уже чувствовал себя в походе, не на марше, а именно в походе, так как, отойдя от дома, наконец, по‑настоящему понял, что не скоро и только длинным кружным путем смогу вернуться туда. Начавшаяся жизнь больше не увлекала, – снова, как много раз раньше, нужно было закончить маршрут, чтобы она опять начала привлекать. Ребята помалкивали. Переход никого не обнадежил. А он был первым и не самым трудным из всех, которые еще предстояли.

Вода закипела, и девушки смогли заняться стряпней. Они готовили обе на равных правах, и все же командовала Аля. Другую это сразу вывело бы из себя, только не Сашу, в чьем умении было держаться так, словно ей не только не мешали варить, но и ничем, ровным счетом, не задевали.

Суп доварился, когда в примусе Бориса выгорел весь бензин. Я полагал, что его хватит минут на сорок, но примус оказался не таким, как мой, и для Бориса это тоже было сюрпризом. Мы подождали, пока корпус остынет, и лишь потом смогли наполнить резервуар.

Солнце несколько раз проглядывало и скрывалось. К завтраку или обеду, как бы его ни назвать, аппетита не осталось и в помине, несмотря на то, что до этого очень хотелось есть. Недоеденный суп, около половины кастрюли, мы отдали студентам, не имевшим горячей еды. Они до сих пор тщетно бились с обоими примусами. Из-за этого и в других отделениях начали косо поглядывать на свои. В лагере мы проверяли примусы все вместе, и у студентов они горели не хуже, чем у других.

Дьяков предложил девушкам середину палатки. Вопреки ожиданию, Аля решительно отказалась.

– Рядом с Чумаковой я спать не буду, – заявила она.

– Почему? – спросил я.

Привычка называть Сашу по фамилии уже давно начала раздражать.

– Она всю ночь не дает покоя. Брыкается, мечется – вот удовольствие! Нет, я не хочу.

Трудно было понять, откуда брались такие претензии. Не к ней же ложились в постель, в конце‑то концов!

– Ну, – сказал я, – отговаривать никто не будет, если сама хочешь лечь у стенки.

До сих пор Саша молчала. Видно, Алина выходка покоробила даже ее. Однако теперь она не удержалась от улыбки.

– Ничего, и у стенки не буду мерзнуть.

И не стала добавлять ничего.

Когда в палатке все было устроено, Дьяков и Аля вышли. Мы с Сашей остались вдвоем. Солнце просвечивало сквозь тент и окружало ее голову мягким сиянием.