Алексей Уманский - Вверх и вниз. Хроника смены в альплагере

Мы не делали остановок до самого ледника. Его поверхность еще не начала таять. Около восьми утра мы вернулись к палаткам. Усталость и отупение сказались уже в полной мере. Но на сегодня это был только первый подъем.

Спустя два часа, перекусив и свернув лагерь, мы двинулись дальше по нашей морене и в ее верховье сошли на ледник. В этой части он был заснежен. В лицо зарядами хлестала крупа, но пелена облаков изредка разрывалась, и тогда проглядывал гребень Адырского отрога, через который предстояло перевалить. Он был очень красив – скальная, местами заснеженная стена с высокими башнями. Я не очень представлял, как мы туда залезем, но рассуждать было слишком тяжело. Киноаппарат мучил больше, чем когда‑либо раньше, и особенно – мысль, что я взял его с собой. Лишний килограмм веса.

Ледник позволял подниматься вверх, не заботясь о скрытых трещинах, зато идти в лоб было очень тяжело. Аля несколько раз внезапно замирала на месте, выгадывая секундный отдых. Я замечал это, когда наталкивался головой на кастрюлю, притороченную к ее рюкзаку, и тихо ругался: «А, черт!»

Время опять ускользнуло из сознания. В сгустившейся мгле я не сразу заметил, что ледник перешел в крутой контрфорс. Мы проваливались в снег по колено, ледоруб входил в него весь. Я смотрел в основном перед собой и видел только ступени, да пятки Алиных ботинок на уровне своего лица, но иногда заглядывал и в стороны, куда не обязательно было смотреть. Склоны падали очень круто, – шаг в сторону, самое большее – два, – и можно было начать полет без какой‑либо надежды задержаться.

И все же задержать чужой срыв, бросившись с гребня в другую сторону, было нестрашно – не то, что на Местии, где кромки камней только и ждали случая перерезать капрон.

Вероятно, мы шли часа два или три. Ноги устали. Вдох и выдох приходились на каждый шаг, но пока еще не было нужды непрерывно подхлестывать себя. Я не думал, скоро ли это кончится. Появилась уверенность, что вот так можно спокойно дойти. Я старательно утаптывал ступени для тех, кто поднимался за мной, а для себя глубже загонял в снег ледоруб и был поглощен этим и радовался, что за мной не остается плохих ступеней и все шел, шел, шел, пока не очутился на перевале Грановского.

Мы отдыхали на рюкзаках у подножия рыжих скал и, разгоряченные, несколько минут не чувствовали холодного ветра. Однако потом задрожали. Ветер гнал с перевала облака, и я начал снимать. Должно быть, поэтому нас сразу подняли.

Первым, что бросилось в глаза за перевалом, была трава. Она росла далеко, в глубине долины, куда стекал большой широкий ледник, и от нее на первых порах было особенно трудно оторваться. Видимо, после двух дней, проведенных в окружении льда и скал, можно было успеть заскучать по ней.

Спуск на ледник мы начали последними. Дьяков, видимо, решил понаблюдать сразу за всем отрядом, и не ошибся. Тут было, на что посмотреть. Большинство еле держалось на ногах. Снег вдобавок раскис, и к подошвам липли подушки наподобие пресс-папье. На них было бы здорово кривляться в цирке, но здесь, на протяженном и довольно крутом склоне, это воспринималось иначе. Поминутно кто‑нибудь падал и скользил вниз, вынуждая товарищей бросаться на снег и зарубаться.

Аля падала очень часто, но как бы это ни изнуряло всех нас, винить ее было не в чем. Каждый следующий шаг мог кончиться точно так же у нас самих.

На дне долины не полегчало. В безветрии поверх льда держался издевательски плотный зной. Из-за него здесь шатало не меньше, чем на более крутом склоне. Одежда, промокнув, липла к телу. По лицу непрерывно тек пот.

Вскоре трещины заставили нас подняться. Траверс снежного борта долины оказался труднее, чем спуск. Инструктора вдобавок побаивались камнепада и командовали: «Быстрее! Быстрее! Смотреть вверх!» – но при всем желании отряд не мог двигаться быстро, и снова многие падали, особенно девушки. На них было жалко смотреть.

Я очень старался не падать и не ослаблять наблюдения за склоном, но не выходил из себя, даже если по чьей‑то вине застревал посреди кулуара. Мне тоже хотелось передохнуть.

Мы перебрались на осыпь. С первых шагов стало ясно, что камни нас доконают, если по ним придется долго идти. Неожиданно осыпь прервалась. С площадки, к которой она привела, открылся вид на озеро с бирюзовой водой. Оно лежало внизу между боковыми моренами двух сливающихся ледников и еще одной, более древней. Все три морены были отсыпаны, как по линейке. По воде пробегала легкая рябь. Несколько крупных льдин прибило к берегу. Здесь предстояло заночевать.

И все же инструктора попытались заставить нас сделать больше условленного и снова указали наверх, да еще прочь от озера. Однако никто не пошел. Ругань и уговоры не действовали. Они бы и не заставили нас подняться, если бы не Галина Качалова.

– Ненормальные! – закричала она. – Где вы палатки поставите? Чем расчищать место, лучше подняться! Видали – озеро им понадобилось! А ночевать на чем будете? На камнях?

Голос у нее был звонкий. А кричать она могла так же долго, как и смеяться, то есть без конца, хоть всю дорогу. На то она и была мастер спорта, а уж женщина – буквально с Рубенсовских картин. И сейчас она выставилась перед нами, наверняка рассчитывая на это. Я взял рюкзак и пошел вверх.

Пятьюдесятью метрами выше оказалась благоустроенная площадка, а вид на озеро – лучше прежнего.

– Идиоты проклятые! – выругался я, переполненный всем, что выпало на этих пятидесяти метрах. – Что бы им сразу об этом сказать!

Я снял рюкзак и сел рядом с ним, лицом к озеру, чувствуя, что прожил необыкновенно долгую жизнь и теперь не в силах обладать тем, чего достиг.

Минут через десять я встал и начал разравнивать площадку. Подошел Дьяков. Некоторое время он молча следил за мной, а я нарочно не оборачивался.

– Что, устал, Михаил? – спросил он, наконец.

– Да.

– Я тоже. Как-никак, почти всю дорогу ступени выбивал. Ноги побаливают.

– Ну, еще бы! – на мгновение я снова ощутил себя в глубоком снегу на гребне.

– Завтра будет полегче, пообещал Дьяков, – а пока отдохни, Михаил.

Он почему‑то все время называл меня полным именем. В первый момент из‑за этого постоянно казалось, что зовут кого‑то другого, не меня. Я не ответил, продолжая разравнивать землю. Лучше было отделаться сразу, чем волынить до темноты. Я забыл, что еще рано, до смешного рано. Но все сместилось в сознании благодаря тому, что мы поднялись до зари.

Дьяков смотрел и не отходил, а я думал, сколько это будет продолжаться. Однако он тоже взял ледоруб. Вдвоем у нас пошло веселей.

– А ты куда предпочел бы лететь с гребешка? – неожиданно спросил он.