Любовь Сушко - Убит поэт. Ищите кота. Литературный детектив

– Иди отсюда, старуха, – наконец прошептал он, понимая, что голос исчезает, он не мог даже говорить, только хрипел что-то невнятное. – Мне девку молодую надо, а ты мне на кой сдалась?

Страшный рев огромного рыжего кота заставил его окончательно замолчать, когтистая лапа сцапала лист, который он только что вытащил из принтера, и разорвала его на ленточки. Да мало того, лист тут же вспыхнул, словно его подожгли, или он загорелся от огненной шерсти кота. Если старуха казалась призраком, то кот был настоящим, живее всех живых, как говорится.

– Если ты не остановишься, то пожалеешь обо всем, – говорила между тем старуха голосом кота. И звучало это угрожающе, кот не даст соврать, даже у него шерсть встала дыбом от этих слов.

– Я до последнего дыхания буду служить поэзии, не на того напали – от страха наверное, произнес поэт первую практически не корявую фразу, что заставило Марго от удивления поднять вверх брови. Он ли это, тот самый, который терроризировал и насиловал бедных людей в больнице своими стишатами? Когда он притворялся, тогда или сейчас?

– Видать немного тебе осталось, – мурлыкнул кот, и кажется, даже улыбнулся, хотя Васек не был уверен в том, что коты умеют улыбаться, но ему так показалось в тот момент.

И как на той самой встрече в санатории, сначала исчез призрак, потом прыгнул во тьму окна кот, и казался настоящим самоубийцей. Хотя бабушка Васятке говорила, что коты всегда падают на лапы, но этому он пожелал расшибиться в лепешку.

– Не копай яму другому, сам в нее попадешь, – послышался голос, так напоминавший глас сбежавшей жены-предательницы. Неужели и она была рядом и слышала весь разговор, и видела его позор. Нет, в такую пору померещится бог весть что, вряд ли она еще раз переступит порог этого дома. Но почему он сам так перетрусил, что изготовился бежать в туалет.

И вдруг что-то так кольнуло с левой стороны, что он схватился за то место, где должно быть сердце. Должно быть, но было ли там оно у него. Наверное, нет, потому что боль тут же отпустила. Он перевел дыхание, выглянул в окно, наклонился вниз – разбитого в лепешку кота там не было, естественно. Поэт закрыл окно и снова уселся терзать клавиатуру и принтер, больше терзать ему было нечего и некого. Пусть они катятся ко всем чертям. Он переживет и перепишет всех. Весь мир узнает еще о великом поэте современности, такие погибают, но не отступают и не сдаются. Он пережил столько притеснений и гонений, что отступить теперь, когда у него был мандат поэта, он никак не мог… Значит, только вперед, только на линию огня, до полной победы его творчества над всем серым и подлым, что его окружало, и никакая старуха, никакой огненный кот его не остановят, ни на того нарвались.

Писатели собираются в полночь в нехорошей квартире. На том свете, где они вроде бы жили, литераторы называли себя громко писателями или тихо сочинителями увлекательных историй.

Но это было давно, очень давно. Тогда они были еще живы, или казалось, что живы: двигались, ели, пили, иногда занимались сексом со случайными и не случайными женщинами, а все остальное время писали и писали, свято веря в то, что они прорвутся в мир, их будут читать, ими будут восхищаться. Восторженные толпы не будут давать прохода, а каждый из них станет богатым и знаменитым, да что там просто Пророком, Мессией проснется в один прекрасный день.

Какой-то умник твердил, что прорвутся к своим читателям только единицы, и каждый из них мнил себя той самой единицей, которая обязательно станет Мыслителем и Пророком, Пророком и Философом…

Ни один не стал, хотя тогда они этого знать не могли, потому и умерли еще при жизни, забыв сначала о женщинах, потом о вине, а потом и пище реальной, осталась только пища духовная, но была она скудна и убога, потому и исчахли творцы окончательно. Но они продолжали делать вид, что живут и что-то сочиняют.

Ведь все очень просто, сначала нужно создать текст творения, потом скрепить его мертвой водой (в любой приличной сказке описано, как это делается), потом, а вот потом надо добыть каким-то хитроумным способом живую воду, чтобы вдохнуть в плоть творения, явить миру его энергетику. Оно должно манить, притягивать, зачаровывать, не отпускать от себя читателя, взять в плен раз и навсегда – всего то ничего. Но на мертвой воде у самых лучших из них все и обрывалось. Ткань повествования дорабатывалась, вычищалась, приводилась в какую-то определенную форму, порой очень приличную форму, с этим не поспоришь, и тогда писатель, подобно древнему Пигмалиону любовался своим почти совершенным творением. Казалось, еще чуть-чуть, добавить одну искру, и вспыхнет костер, который осветит тьму и согреет душу… Но ничего не случалось.

Теперь писатель мечтал только об одном, чтобы оживить это творение, и с ним живым и прекрасным и оставаться, ведь никто и ничто другое в том мире ему и не было нужно. А вот здесь все рушилось и рассыпалось в прах.

Они спрашивали друг у друга, собравшись вот так же в полночь, что же нужно сделать, чтобы творение ожило и задышало. Кто-то вспомнил старинный миф (писатели получили классное и классическое образование), они говорили о том, что древний скульптор обратился к самой Афродите, и она оживила творение, в которое он был влюблен, и Галатея шагнула к нему, чтобы остаться с ним навсегда.

– Но где же нам взять богиню любви, если они все давно превратились в Магдалин? Они тоже стали мертвыми, – восклицали несчастные писатели.

Это случайное признание и открытие привело в уныние многих, но они не теряли надежду. Тогда кто-то вспомнил о Бабе Яге, она была вечной ведуньей, жила на границе миров, и уж она – то точно могла им помочь, скольких оживляла и воскресала, и если ее хорошо попросить, то и им поможет, а так хотелось оживить свой многострадальный труд.

Они долго скитались по заповедному лесу, давно превратившемуся в дремучий, ведь никто не следил и не ухаживал за ним, но не нашли там никакой древней старухи, и вернулись в свой мир с пустыми руками. Депрессия, просто разочарование и опустошение стерегло их на каждом шагу, уж лучше бросить то, что было, чем так маяться, да рвануть в Египет или Турцию, отдохнуть от трудов тяжких и бесполезных.

Какими бы учеными не были наши писатели, но они не могли знать, что Баба Яга была сорокапятилетней красавицей, Царевной лебедью на заповедном озере. Она никогда не была той безобразной старухой, какой рисовали ее злые и коварные художники, готовые ввести в заблуждение любого, а самим получить дар животворящий от той самой Бабы, а не старухи.