Эля Джикирба - Мюссера. Сборник рассказов

После революционных потрясений Деда отдала зятю сохранившуюся часть своего приданого – горсть золотых царских червонцев – со словами, что ей они не нужны, а вот ему могут понадобиться.

– Моя тёща была настоящей женщиной, – назидательно поднимает палец вверх дедушка Лео, вспоминая о ней. – Сейчас таких не встретишь.

В памяти хранится пара-тройка обрывочных эпизодов, связанных с Дедой.

Сухопарая женщина с мелкими чертами лица, ровной осанкой и аккуратным носом медленно идёт по двору с кастрюлей в руках. На женщине длинное платье из ситчика и передник, голова покрыта завязанной на затылке косынкой, по спине вьются две длинные косы: Деда так и не состригла волосы.

Деда лежит в комнате на втором этаже, и ей делают укол в руку. Рука худая и беспомощная, и городскую девочку поражает спокойствие, с которым Деда позволяет медсестре колоть себя, когда положено громко плакать и сопротивляться.

И ещё одно воспоминание.

В небольшом уютном зале стоит гроб, вокруг толпятся плачущие женщины в чёрном, нельзя бегать и громко разговаривать. Оказывается, Деды больше нет, а на диване по старинному обычаю разложены её вещи: платья, кофты, обувь.

Городская девочка боится вещей и отказывается заходить в зал. Кто-то берёт её за руку и подводит поближе к дивану. Слышится голос. Возможно, это голос мамы Эвелины.

– Эля, не бойся. Это всего лишь вещи. Потрогай.

Но городская девочка отказывается трогать. Ей кажется, что вещи Деды живые и дышат, и ей страшно.

Каки в других города республики, в Сухуми собираются вечерами в узком пенале двора. Они играют в нарды. Как правило, это мужчины и они спускаются во двор в полосатых пижамах и белых майках по моде тех лет. Промывает под дворовым краном кукурузную крупу в котелке соседка Жужуна, мать троих сестёр, Наны, Нато и Ирмы, и по совместительству сослуживица папы Аслана.

Большинство соседей из грузинской (мингрельской) глубинки, поэтому, когда в их семьях случаются свадьбы или похороны, они выезжают далеко за пределы республики – туда, где испокон веку обитали их предки.

Местные обычаи потихоньку проникают в них и оттачиваются с каждым годом всё больше. Это и обязательный променад по набережной, и пешие походы в Келасурский лес, и поездки-пикники на полное природных красот форелевое хозяйство на Чёрной речке.

После одного такого пикника сядет в автобус голосовавший на дороге выпивший парень с блестящими ногтями – немыслимым по тем временам зрелищем – и заявит притихшей городской девочке, что она красивая.

– Что значит «красивая»?! – возмутится городская девочка и сбежит вперёд, где сидят на жёстких, обитых коленкором сиденьях уставшие и довольные поездкой родители.

– Папа, папа!

– Что, Элькин?

– Там дядька сказал, что я красивая!

– А что, разве неправда?

– Ну, папа-а!

– Хе-хе.

Ещё не стал общенациональным напитком чёрный кофе, и все пьют чай и газировку с сиропом, а помимо обязательных на многочисленных мероприятиях и в быту домашнего вина и чачи, многие, в том числе и папа Аслан, любят иногда опрокинуть бутылочку-другую пива Сухумского пивзавода: в стандартной стеклянной таре, с железной гофрированной крышкой и легко отрывающейся бумажной наклейкой с надписями на двух, а к концу шестидесятых, уже и на трёх языках: русском, грузинском и абхазском.

Кофе пьют лишь в домах недавно вернувшихся из казахстанской ссылки греков и местных армян. Терпкий и горьковатый, остальным он кажется странным и, вне сомнения, неоправданным увлечением.

Но кофе коварен и терпелив. Он знает – его звёздный час впереди. В итоге так и случится, и кофе сегодня предлагают в Абхазии везде. И на архаических сельских подворьях, и в медленно оживающей Гудауте, и в прекрасном полупустом Ткварчале, и в далёком Гал, и в пёстрой, к сожалению, утратившей магию дореволюционного очарования Гагре, и такой же пёстрой и ожидающей своего звёздного часа Пицунде.

И конечно в стремительно теряющем из-за хаотической застройки своё возвышенное величие Новом Афоне.

В Сухуме и вовсе царят культовые места распития кофейного напитка. И это не только Брехаловка. И даже не только Пингвин…

Визиты городской девочки в Очамчиру не длительны по времени, как летние каникулы в сонном царстве Гудауты, но полны буйной прелести краткосрочного пребывания – шумные, крикливые, смешливые, с драками, ссорами и играми в компании двоюродных сестёр и соседских детей, одной командой, в едином порыве и постоянной страсти взаимного общения. Правда, играть можно не везде. Например, нельзя играть во дворе у почтенной старушки, живущей как назло прямо по соседству: хлопает хлипкая калитка в задней части двора – и городская девочка уже на её территории.

Обладательницу византийского имени Феодосия, переименованного соседями на простецкий манер в Федосью, отличают оставшаяся со времён дореволюционной молодости осанка, точёные черты лица и не утратившие свежести красок голубые глаза с красивым разрезом. В деревянном доме Федосьи царят полумрак и прохлада, там почти бедно и очень чисто, а об ушедшем великолепии давних времён напоминает лишь красующаяся на тумбочке во всем блеске антикварной подлинности фарфоровая кукла – осколок прежней жизни хозяйки, обладательницы собственного выезда, мужа-обожателя и поездок на воды тягучими зимними месяцами.

Пока мама ведёт душевные соседские разговоры с Федосьей, городская девочка обследует дом и в полутёмной из-за закрытых ставен спальне обнаруживает на прикроватной тумбочке ту самую, оставшуюся от великолепия прежних времён, дореволюционную куклу.

Кукла немедленно покоряет городскую девочку неземной красотой наряда и шляпкой в сиреневых кружевных тонах. Следом просыпается вполне предсказуемое желание забрать фарфоровое чудо с собой. Как назло кукла предназначается в наследство тбилисским внучкам хозяйки, и скандал, учинённый охваченной пароксизмом желания городской девочкой, ничего не даёт, и мама Эвелина с извинениями уволакивает её, бьющуюся в истерике, из полумрака прохладных комнат обратно, в дедушкин дом.

В качестве утешительного приза остаются лишь фруктовые карамельки в сморщенных руках Федосьи во время последующих визитов и просмотр её семейного альбома с запечатлённым на твёрдых, как камень, снимках тонким профилем, пышноволосым венцом причёски и французскими кружевами на стройной шее.

Она мало рассказывала о былом великолепии, но твёрдые, как камень, фотографии красноречивее слов.

Какой красивый кружевной зонтик держит над головой изящная рука в тонкой перчатке.

Интересно, остался ли он ещё у тёти Федосьи?