Федор Метлицкий - Голограмма. Повесть

Тайно покупал американских поэтов и философов, чтобы понять американцев изнутри. Поэзию, правда, тем более философию никто не брал, и магазин по этой номенклатуре прогорал. Брали искусственные шубы, джинсý, кожу – для перепродажи на родине.

Во мне уже не было боязни нелепых поступков в зависимых положениях. Здесь было открытое противостояние, и это успокаивало.

В молодости я читал диссидентов в машинописных копиях, как запретный плод. А здесь накупал их тайком в русских книжных магазинах и с рук, в домах стареньких потрепанных эмигрантов во Флашинге. Вывозил их на родину тоже тайно, коробками знакомых дипломатов в ООН, не проверяемыми на таможне. Но многие из этих книг не открывали нового, как ненависть, негатив и страдание не дают человеку ничего. Они, патриоты, уезжали, чтобы донести до Запада все о тоталитаризме. А сейчас у нас открылись такие бездны, что они, мало знавшие, сами поразились. И многие пошли туда, где говорят о патриотизме, – к коммунистам.

Мы все служим в нашей Миссии, контролируемой неким Молохом, таящимся в каком-то ином измерении. Даже сам генсек нашей страны молча указывает пальцем куда-то наверх: там все знают!

Офис Миссии на Пятой авеню в небоскребе восемьдесят этажей, полосатой закупоренной вавилонской башне с внутренней вентиляцией. На верхних этажах она постоянно покачивается от ветра с Гудзона. Цель нашей работы – поставки современного оборудования.

У нас широкие экономические связи разными странами, и мы позиционируемся как независимая частная компания. Миссия не афишировала перед партнерами принадлежность к враждебной стране, зависимой от Молоха, считались крупной иностранной компанией с многомиллионным оборотом. Наши партнеры извлекались из загадочной энергетической дали, где клубились корпорации и фирмы, с которыми мы связаны возможностями поставок технологий «ноу хау».

Шеф, с располагающим полным телом, круглой лысой головой и холеными складками на лице, общается с «верхом», от которого исходят команды, и мы ничего не знаем, что там совершается сакрально стратегического, нам это недоступно.

Мы все – инженеры, такие у нас должности, невзирая, по какому профилю. Долговязый инженер Кузин, заикаясь, развертывает целую феерию слухов и мнений о предстоящем усилении наших военных возможностей перед агрессивной темной стороной, если они…

– Наш генсек так отбрил их! – восхищался он.

Нас с инженером Игорем это бесило, мы недолюбливаем этого недалекого, всегда бодрого оптимиста. Он, казалось, сам понимал свою несостоятельность в умных спорах, тянулся к нам, но иногда в нем прорывалась ненависть к нам, «оппозиционерам».

Морщинистый инженер Миронов недоверчиво прислушивается, составляя в уме донесение офицеру по безопасности Колонии.

Степенный инженер Кудрявцев добродушно усмехается на болтовню Кузина. Он как бы сам по себе, слишком занят хозяйством (он завхоз), чтобы зависеть от идеологии.

Только мой веселый приятель Игорь острит:

– В нашем муравейнике все зашевелились. Над ним навис сапог агрессора.

В Миссии обычный день, идет бездумно-оптимистическая работа, с заранее предписанной целью. Как будто на надежном плато, навсегда.

Ежедневно принимали десятки фирм, на переговорах ежедневно пили, обязывала работа. Иногда шеф отрывался от написания донесений в сакральную канцелярию Молоха, когда сообщали о приходе на переговоры заказчиков. Он хитро щурился:

– Коньяк? – Ни-ни! Наливайте себе чай! Как бы виски или коньяк.

– А им?

– Кому им? Им наливать нужно. И по-русски.

Он и мой приятель секретарь профбюро Лысов (так называлось партбюро) жили в особом состоянии души, как, наверно, коты в масле. Постоянно фирмачи приносили ценные подарки, которые скрытно куда-то увозились, говорили, в особую каптерку в огороженной Колонии на окраине – основном месте проживания русских.

Инженерам Миссии, кроме работы с фирмами по контрактам, вменялось в обязанность также добывать ноу-хау в разных областях промышленности. Например, я ехал на выставки новой техники, набирал кучу материалов как сотрудник солидной фирмы, и по приезде заходил в Миссию, на последний этаж, где в особой железной комнате выдавали Красную книгу, где мы молча (разговаривать не разрешалось) записывали краткое содержание сдаваемого материала и расписывались. Потом я узнал от друга, работавшего в управлении министерства, что эти материалы поступали к ним и там сваливались в кучу. Это называлось «строго секретное хранение».

Все мы казались местным подозрительными, как изощренная группа шпионов, прибывшая для подрывной работы. У них непробиваемое убеждение, что все русские здесь – агенты КГБ. «Кей-Джи-Би!», – с удовольствием смачно произносили они, показывая здоровые зубы. И увесистые многостраничные драфт-контракты подписывали не глядя, с презрением, – их контракты помещались на одну страницу.

В Колонии мы с Игорем держались особняком, что настораживало сослуживцев, собирающихся вместе, чтобы быть на виду, и никто ничего не подумал.

Вечерами собирались в моем номере, пригласив переводчиц, зажигали свечи, и в полутьме, в неверном пламени свечек, пили медальную «Московскую» из нашего кооператива в Миссии – лучшую мягкую водку, тогда она делалась на особой воде, откуда-то из Сибири.

– Мы как первые христиане в тайной пещере! – шепотом говорил Игорь, и провозглашал тост. – За предстоящие жертвы!

Когда он был в ударе, то становился смел и остроумен. Я так не умел, и завидовал ему. Правда, с некоторыми людьми, особенно с женщинами у меня открывается фонтан юмора.

Вообще мы привыкли к агрессивным демонстрациям против нас, даже терроризму. Были взрывы около Миссии или в гараже. Если я был рядом, то безмятежно проходил мимо.

Позже я осмелел, с Игорем и двумя переводчицами тайно ходили по Бродвею. Худые негры в цветных шарфах соблазняли, показывая из-под полы голых красоток из ночных борделей.

Пугливо озираясь, зашли в темноту кинотеатрика «Нон стоп», где беспрерывно шел «лайв секс он стейдж», глянуть на то, чего отродясь не видывали. Это было шоковой терапией. Обнажился иной мир, в чем-то помогший становлению искомой мною личности.

На освещенной сцене, на покатом к зрителям ложе возлежала голая блондинка в туфлях с высокими каблуками. Она выбрасывала их вперед и вверх, как прожектора, обыгрывая свое лоно, подбритое по моде – квадратиком. Потом появился черный верзила в халате, она сорвала поясок, халат сполз, и под аханье публики (мы с Игорем, члены партии, хоронясь за колонной, видели сплошь черные курчавые головы) у них начался разнообразный «мэйкинг лав».

Переводчицы рванули в разные стороны. Игорь схватил их за руки, насильно усадил и зашипел: