Федор Метлицкий - Родина всех. Сборник стихов

Душа в раскрытый космос опрокинута,
Летит над поделенною Землей,
Где в одиночестве была покинута,
Как в клетке, обреченная судьбой.
Нигде – границ, лишь светятся туманы,
Да и сама Земля – участник тех
Великих катастроф – законов странных,
Чья цель – иная, чем лишь наш успех.

Чем захлебнулся у телевизора
Всякий живущий на трудной земле?
Что отпустило, чем сердце пронизано,
Слез облегченья сдержать не сумев?
Это – уход в Иное Гагарина!
Может быть, все мы оттуда пришли?
Мир, где разладом мы не были ранены,
И было открыто величье причин.

Нервы все взбудоражены, обнажены
Всею голой Землей – беззащитно пред небом.
Что обещано диском света живым
Бьющим прямо в фонарь самолета нелепо?

Вдруг из диска лазерный луч на волне
Опустился на почву загадки-планеты,
И расширился конус его, побледнев,
Обнажив отчетливо наши приметы.

Как сильна гуманоидов сила луча —
Одинокость вселенной, далекой от дома.
Луч поднялся, и нас ослепил, не леча,
Белой вспышкой в кругах цветных обездонив.

Это правда? Космический голос глубин
Весь громадно чуток и осторожен.
Что он ищет – какой небывалой судьбы?
Чем взволнован я, в космосе не отгорожен?

И пришелец смутился, от нас отлетев,
И в зеленое облачко вырос непленно,
И летел в карауле, храня в чистоте
Неизвестную жизнь у края Вселенной.

Как это страшно – не на Земле
Жить, о ее угрозах не зная, —
И вдалеке не ведать о зле,
Далью его миражи развевая.
Что же дальше? В иное прорыв?
Вакуум, холод – среда обитанья?
Там, в невесомости, страшны дары,
Необратимость в земные страданья.
Легкие – крыльев моих пузыри,
Хрупкие кости и тонкие ноги.
Где-то на дне атмосферы Земли
Предки остались в начале дороги.
Как земноводные, стали чужды,
Нет, и не вспомнится близость былая.
Только лишь в памяти – прежняя жизнь,
И теплота, что нас вместе сбивала.

Да мыслимо ли исправлять миры?
Какая мука у звезды сверхновой,
Когда поля вопят, летя во взрыв,
Чтоб стихнуть в бездне пылью одинокой?
Они сражались до конца, дыша,
Но подчинились бытия движенью.
И мы, свободной волей жизнь круша,
От боли корчимся, ища спасенья.
И открываем связи с той звездой,
Как будто тем помочь себе мы можем…
А может быть, и наше поле ждет
Та боль свободы взрыва безнадежной.

И снова – путь из города в мой сад
От боли отвлеченьем – мимо, мимо.
Как ярко догорает листопад!
Уходит что-то в нас необратимо.
И снова – первозданный чужд хаос —
В сиянье света лунного вполнеба
Рыхлятся облака – пространство грез,
Торжествен дивный космоса молебен.
И, вырванный давно из духов тьмы,
Зарей на горизонте – город прочен,
И лишь вовне, за городом, томит
Остаток первобытных одиночеств.
Сиянье, перистость, провалы дыр…
Как небывало близко воскресенье!
Как долго уходил слепой наш мир
В самоустройств разорванных паренье!
И все же строит нас инстинкт Творца —
Асфальт шоссе уходит в ту же тайну.
Та одинокость пред сияньем царств —
Меж бездной и историей стоянье.
В свободу небывалых катастроф
Уходит взгляд, и все в глазах поплыло.
Летит он в светлый и бездонный ров,
Где так легко исчезнет все, что было.

Что в скорби, глубоко засевшей,
Как в мироздании порок?
Хотя земля в цветенье вешнем
Рождений влажных – в рай порог

История живет в сознании,
В проекциях его пути,
Рожденных бредовыми снами,
Где полных истин не найти.
Обрывочна, рождаясь зыбко,
Как движущиеся облака,
Уходит, оставляя слепки
Лжи образа в словах, руках.

Творцы: мир современный – ходуном,
И в форме не застыл для обобщений;
Певцы: о красоте лишь об одной,
Как бы она – не из смертельных щелей.
Плановики: на боль – ножами схем,
Как будто жизнь не в обоюдном ладе,
Горбами власти над природой сев,
Но в ткани той живой – есть боль расплаты.

Нас формирует день – тематикой редакций,
Каких-то юбилеев, дат, погод,
И мысль в своем вниманьи – адаптаций
Лишь результат – куда ее несет?
День сам в себе, в истории – самоцелью
Куда-то раскрывает интерес.
А что – во вне, что всем, себе ли ценно?
А может, там вся правда позарез?

Зачем вам знать, как вырывали с кровью
все прежнее, а без него – не жить,
чтό в муке ожиданья в изголовье
безмерной чернотою оглушит?
Мать, перед тем, как тело уносили —
какому подотчетная суду? —
сказала сестрам:
– Чтобы все… красиво, —
на место ставя вашу красоту.

Роскошь отсвечивающего иконостаса,
Пышное золото – это ли рай?
Боже (кто знает?), спаси эту массу,
Выведи в твой поражающий край!
«Князя Игоря» ли декорации,
В оперном – родина подлинных чувств?
Древней ли веры в спасение краски?
Черные братья – уже чересчур.
Что за мистерия – не для игры там
Души в надежду всерьез вовлекла?
Спор философский не кончен – открыта
Тайне душа и в грядущих веках.

Вновь поэты – о торжестве лесном заснеженном,
Не узнав вековечных оттенков тоски,
Вновь рождественской сказкой мечты отдаленной
Мир весь сентиментален, себя не открыв.
В детях – счастье все позабыть – космонавтов
В дивном блеске игрушек планеты иной.
Ну, а мир – он все давно понимает,
Чтобы вспыхнуло так беззаботно оно.

Смеется человек. Смеется гостья.
То смех забот и любопытства, пуст.
Какая бездна отделяет грозно
Ее от моей боли – не пробьюсь?
Какая глубина меня незнанья
Оставила в сиротстве бедный дух?
Но лишь пронзит чистейших чувств признанье —
Боль обнажится, утончится слух!

Выпускницы плачут, уткнувшись в цветы.
Что уходит – звонком безмятежным и вечным?
Ничего не известно, и больно не стыть
И не знать о несбывшемся и не встреченном!
Это жизнь – нестерпимо манящая даль,
Только даль, пусть будет их путь заурядным,
Жизнь всегда начинается. Мы – навсегда.
Пусть ничто не свершилось – таимся зарядом.