Борис Алексеев - Ильинский волнорез. О человеческом беспокойстве…

Ох и набатрачился Порфирий на дядю, аж по самое немогу. Но сибиряк – существо не гибкое. Как ни гни – распрямляется пуще прежнего.

В один прекрасный день грохнул Порфир смотрящего – и в бега. Первым делом залёг в тину на пару месяцев. Москва большая, да слушок быстр – эту практику сибиряк усвоил хорошо. Выбрался по весне чуть живой. И точно не жить ему, но сжалился Господь да «подфартил» Порфиру: подкинул кошелёк с деньгами. Порфирий сначала хотел было поступить по совести, сдать находку, а куда? Светиться нельзя. Рыщут его, поди, повсюду. Думал-думал, потом исповедал Богу грех и оставил кошелёк себе. Рассудил: деньги к дороге, домой пора!

Правильно решил, да только увязалось за ним лихо, баба бедовая. Почуяла она мужицкий барыш и давай мотать Порфира по кабакам. За месяц вытряхнула всего. Тогда-то на излёте последней копеечки и случилась памятная встреча наших героев. Не будь её – рупь за сто, хана Порфиру! Может, и поделом, да только жаль, мужик он неплохой, не безголовый.

Однако вернёмся к нашим героям. Егор жил немного безалаберно и в то же время по-деловому изящно. Купленную лет пять назад двушку улучшенной планировки он обставил с нарочито интеллигентным безразличием, присущим торговому дому «IKEA». Но творческий беспорядок, царивший в квартире, будто издевался над продуманной до мелочей ролевой направленностью скандинавского дизайна. Например, многофункциональный комод с необычным сферическим открыванием створ был наглухо завален обмерными чертежами храмов. Поэтому воспользоваться забавной скандинавской задумкой было попросту невозможно.

Несмотря на беспорядок, квартира производила светлое, мажорное впечатление. С первых шагов бросались в глаза почти идеальная чистота и бытовая прибранность. Ни носков на батареях, ни хозяйственных сумок на ручках дверей, ни полотенец и шарфов, перекинутых через разновеликие выступы мебели, – не было!

– А ты чистюля, – резюмировал Степан, оглядывая прихожую.

– Это не я. Это моя несравненная Анна Сергеевна. Завтра вы её увидите.

Степан многозначительно поднял указательный палец вверх: «Я чую, в этом жилище есть кухня!»

– Одна точно есть! – улыбнулся Егор, помогая Порфиру снять тяжёлое старомодное пальто.

Предложив гостям тапочки, хозяин отправился на кухню.

– Друзья, нам везёт! Анна Сергеевна, как чувствовала, расстаралась, – Егор распахнул перед Степаном дверцу холодильника, полного всякой всячины.

– А магазин поблизости есть? – спросил Стёпа, выгребая еду из холодильника. – Я быстро.

– Возьми деньги на полочке, слева от двери, – ответил Егор.

Пока Степан отсутствовал, хозяин налил Порфиру чай и стал расспрашивать его о том-о сём. Порфирий охотно отвечал. Чувствовалось, что он соскучился по участливому разговору. Говорил медленно, тщательно подбирая слова. То и дело сыпал прибаутками и какими-то глубокими стародавними поговорками. Но главное, что подметил Егор, – из рассказа выступала непростая и совершенно нелепая человеческая судьба. Одним словом и не назовёшь. Бедовая, что ли. Судьба не вела Порфира, а как бы вальсировала с ним то под раздольную мелодию сибирской оркестровой ложи, то вдруг начинала неистово кружиться в болезненном скерцо московских тёмных переулков и случайных ночлежек. И в том, и в другом случае Порфир с угрюмым послушанием принимал крутые житейские повороты. Егор слушал этого огромного сибиряка, которому было тесно даже среди улучшенной столичной планировки, и невольно примерял на себя одежды Порфировой судьбы. И, надо признать, не во все «тряпицы» мог укутать свои «фирменные недостатки» – гордость, самолюбие, воспалённое «эго» художника.

Конечно, с началом работы в храме он взял за привычку постоянно анализировать себя. Егор легко и с интересом примечал в новых церковных знакомых не только житейские немощи, присущие всякому человеку, но и приобретения, нажитые духовными упражнениями и желанием «угодить» Богу. Что-то принимал, что-то откладывал – не моё, что-то приберегал на потом, не имея сил с ходу взять высоту…

Тем временем вернулся Степан. Он торжественно внёс в кухню литровый пузырь анисовой водки и крохотный (насколько хватило денег) пакетик развесных малосольных огурчиков.

– А хлеб ты купил? – спросил Егор, оглядывая весёлого добытчика.

– Хлеб? – Стёпа сдвинул брови. – Так водку же из пшеницы делают! Я подумал и решил не дублировать. А если совсем честно, то в винном отделе хлеб закончился. Ну, думаю, ладно, когда привезут, тогда куплю ещё.

– Отличная история! – согласился Егор. – Главное – в ней много правды. Правда – это наш первейший хлеб. Верно, Порфир?

– То, что нет хлеба, – это правда, – Порфирий наконец улыбнулся, да так просто и широко, что Егор, а вслед за ним и Стёпа загляделись на сибиряка.

Тем временем приготовления к ужину были закончены. Егор включил тихо Свиридова, и три знатных человека, ещё мало знакомые, но уже не чужие друг другу, расселись за икеевским сухощавым столиком, рассчитанным на две некрупные скандинавские персоны.

– За что пьём, Порфир? – спросил Степан, разливая анисовую, – может, за Россию?

– Можно и за Россию. За ту, главную, – ответил Порфир, принимая стакан из рук Степана.

– Это как? – Стёпа застыл в наклоне.

– А так. Не встретилась Она мне нынче. Пол-России проехал, всё в щель вагонную глядел, думал, примечу на какой станции, – нет. Вроде то, и одёжка, и манер, а горячки сердечной нету. Крюка не слышу.

– Крюка? – Степан откинулся к спинке стула.

– Я полагаю, Порфир имеет в виду древнюю церковную нотопись. Знаменный распев, верно?

– Ну да, у нас так служат до сих пор. Крюк, он как зацеп для человека. Пустой человек не удержится, скользнёт и сорвётся. Знамо, туды ему и дорога. А вот ежели есть в нём душа Божья…

– Тады не скользнёт? – Степан облокотился на стол, глядя прямо в глаза Порфиру.

– Не скользнёт, – Порфир произнёс последнее слово как-то без желания. Затем опустил голову и замер, не говоря ни слова.

– Стёп, имей совесть! – вмешался Егор. – Дай человеку отдышаться.

– Откуда я знаю, о чём вы тут без меня разговоры вели, – вспыхнул Степан. – Им водку принеси, налей!..

– Ребята, – поднялся Егор, – нас действительно мало. Давайте выпьем за крюк, за корешок российский. Закатали Россию в асфальт, а он живёт себе. Вот Порфир его видел, а нам, городским, пока не довелось. Ну, с Богом!

Собеседники чокнулись над столом, и трапеза, как вечерний поезд, скрипя сочленениями, неспешно тронулась.

– Порфирушка, а возьми нас с собой в Сибирь? – Степан щурился от доброго десятка выпитых «чутков». Он то и дело отлучался к холодильнику за очередной порцией закуски и никак не мог задать Порфиру этот важный и, как он считал, очень наболевший вопрос.