Владимир Викто - Послушайте-ка!

А ближе к концу войны стал я самостоятельно работать. Определили меня в сапожную будку на базаре. Но это не такая, как сейчас, будка, а будка в настоящем смысле слова. Невысокая, да размеры метр на метр, а то и того меньше. Приходил, вытаскивал стол на улицу перед дверью, сам залазил внутрь. Вечером вылазил, своё хозяйство – опять внутрь, и запирал на замок. Считался уже мастером. Стал зарабатывать столько, что мог купить что-нибудь на базаре поесть, кружку молока, например, на обед.

По поводу еды опять же. Обратил внимание, не сразу правда, что с утра появляется мальчонка, маленький совсем, говорить толком не умеет ещё, а вечером опять куда-то исчезает. Откуда брался – непонятно. Сидит весь день возле будки, мне-то не видать, я внутри. Только раз вышел на обед, он – сидит, другой, он опять тут же. Смирный такой, сидит, молчит, от будки – ни на шаг. Совестно как-то сидеть рядом с ним, перекусывать, когда он в рот смотрит. Что-нибудь и ему сунешь поесть-попить. Видать мать на работу утром уходит, его девать некуда, вот и пристроилась подкидывать на день ко мне. Только раз, помню устроил рёв. Что такое? Выскочил, гляжу – собака его укусила. Сам виноват. Грыз он сухарик, она подошла к нему. Протянул ей руку с сухарем, вот она его и кусанула. Собаку прогнал, а он успокоиться не может, испугался сильно. Я уж его и так, и эдак. Бесполезно. Взял тогда на колени его, стал качать, как отец бывало меня. Тут вспомнилась и песня его:

Ну и так далее, песня бесконечная, пока допоёшь, любой уснёт. Так и Костик (вот его как звали, оказывается), успокоился, пригрелся на коленях моих. Залез я опять в конуру свою, взялся за работу. С ранних лет усвоил, что, действительно: время – деньги, привык беречь его. Так же хорошо усвоил с детства, что надо надеяться только на себя. Самому на хлеб зарабатывать, а не ждать, что кто-то обязан тебе его принести.

После разговора со следователем я думал-думал и решился. Правильно ли поступил? Не знаю. Но все советовали согласиться с предложением виновника. Сумма предлагалась немалая. Родственники его умоляли не губить юную душу, т.е. парня того восемнадцатилетнего. Я пошёл навстречу. Для меня было важнее вылечить маму и увезти её живую к себе, подальше от родительского дома. От города моей юности и родительской беды.

Несколько месяцев спустя оттуда пришло письмо. Следователь сообщал о результатах расследования. Экспертная группа делала вывод, о котором говорил следователь. И пострадавшие шли чуть ли не посреди дороги. И машина указывалась совсем другая, серые «Жигули» с небольшими повреждениями после наезда. После которого разбилась лишь фара. И скорость была разрешённая. И водитель не мог предотвратить наезд. И свидетели, непонятно откуда взявшиеся, говорили об этом. Пострадавшие сами мол виноваты. Круто, однако, дело повернули. На все 180 градусов. Бог судья этому убийце. А ведь он таковым и является, что бы там ни говорили свидетели и эксперты. Будет ли он помнить об этом всю оставшуюся жизнь?

Сам отец, человек крутого нрава, вспоминал, что были случаи. Такие, что мог бы стать «убивцем», но ангел, видать, заботился о нем. Судите сами. Продолжу рассказ.

…Подошло время, война закончилась. Но не сразу это стало заметно. Постепенно-постепенно жизнь у людей налаживалась. Но только, если кто потерял родных, счастливым уже не мог стать, чтобы он там не говорил. Все равно, рано или поздно следы войны в чем-нибудь проявлялись.

А я так до армии сапожником и работал. Многие тогда меня знали в Кирове. Когда забрали в армию – попал в танковые войска. Наверное, из-за маленького роста. А что? Такие-то в танке более юркие, пока громила в тесноте развернется. Помню, в военкомате на комиссии врач осмотрел, прослушал сердце, крякнул: «Ого-о!» Я испугался аж. «Что, плохо?» «Нет, – говорит. – Наоборот. Я таких крепких сердец давно не видел, такого сердца на сто лет хватит».

Началась служба в Сибири, под Омском. Стал родным для меня знаменитый Т-34. Учеба здесь давалась мне легко, не то, что в школе. На кроссах был всегда среди первых, часто выигрывал. Не зря, значит, бегал каждый вечер с продовольственными карточками. Стрелял тоже хорошо. Взял меня к себе стрелком сам командир. Он – фронтовик, уважали все его. Да и я старался не подкачать на стрельбищах. Ведь, когда смотры, начинали проверку с командирского танка.

Но служба, конечно, была тяжёлой. Помню, зима. У нас учения в глуши, морозы сибирские. Гоняют – присесть некогда. К вечеру так умотаешься, валишься спать без задних ног. А я как-то до ночи с орудием провозился, пришел в землянку, а там уже места свободного нет, возле входа только. Делать нечего. Взял топорик, вышел, нарубил веток еловых несколько охапок. Настелил себе, ватником накрылся и отрубился. Под утро просыпаюсь от боли в боку. Что такое? Осмотрелся. Я лежу на голом полу у двери, на моем месте – сержант. Видать, ещё позже пришел. Меня как полено столкнул и ему хорошо. Захотелось сгоряча ему сапогом ему двинуть по роже. Замахнулся. Раздавить гадину! Одумался. Что сделаешь? Кто старше (он по второму году служил уже), тот и прав, так получалось. А я долго ещё мучался с болью. Почки с той поры болеть стали.

Вскоре отправили нас служить в Германию. Погрузили эшелон. Танки на платформы, нас – в теплушки. Печка в середине вагона. Как станция – надо раздобыть дров, да угля, иначе замерзнешь. Ну, это-то я проходил ещё в детстве. Проехали всю страну. Вот и граница. Перегрузились на другой состав. Едем по Польше – всё в диковинку. Мы, солдаты, и вдруг в пассажирских вагонах. Окна открываем. Совсем тепло по нашим меркам. Крестьяне во дворах и на полях уже возятся. Каждый свою землю обихаживает. Едем дальше.

Германия поразила своим порядком, спокойствием. И это страна, которую мы победили. Да у нас и до войны не было так хорошо, как у них после войны. Сейчас, когда вспоминаю то время – служба пролетела быстро. Дни мелькали, как ветки за окном поезда. Конечно, не всё было гладко. Характер у меня по-прежнему оставался ершистым. Как-то танк ремонтируем, затянулось дело. А был у нас в экипаже парень, без конца задевал меня, когда надо и не надо. Вот и тут довел своими подначками. Так довёл, что не выдержал, вскочил, схватил кувалду (гусеницу у танка меняли), запустил в него. До сих пор удивляюсь, как он успел вовремя пригнуться. Иначе голову бы снесло, метко летела. Рукояткой макушку задело. Уберег его Бог, не дал мне стать «убивцем». Приходилось ли настоящее оружие пускать в ход, помимо учений? Было дело. Патрулировали с пистолетами, автоматами, полный боекомплект. А немцы, хоть и вежливые были, но радости никогда не выказывали. А тут случилась небольшая потасовка, пришлось стрелять. Но благополучно тогда закончилось. Без убийств.