Маруся Светлова - Фотографии 10 на 15… (сборник)

И вспомнила, как уговаривала Машку выйти замуж за сына своего начальника, а та заупрямилась, возмутилась:

– Мам, ну как ты можешь мне такое предлагать?! – и, заплакав, убежала в свою комнату, громко хлопнув дверью, чего никогда раньше не делала.

А она, Светлана, все пыталась объяснить дочери, что надо соглашаться, что такие предложения два раза не поступают и что это всем будет выгодно: и дочке хорошо будет замужем за сынком такого папаши, и матери хорошо – она по службе продвинуться сможет, будет спокойна за свое будущее.

Но дочь даже говорить на эту тему отказывалась. Молча отворачивалась, уходила к себе и в комнате закрывалась. А она, Светлана, злилась, думала гневно: «Начиталась книжек, романов всяких – любовь ей подавай великую! А надолго эта любовь-то?!»

И говорила раздраженно, но высокомерно – как ей казалось, с позиции своего жизненного опыта:

– Любовь любовью, дорогая, а кушать хочется всегда, и хочется хорошо кушать. А ты в таком браке будешь как сыр в масле кататься. И что тебя не устраивает? Что он старше тебя? Так это некритично – всего-то на десяток лет, не за старика же идешь! Что не писаный красавец? Так с лица, как известно, воду не пить.

«А она ведь, как я от предложения актера этого – то же самое почувствовала… Ту же гадливость, испачканность, – подумала вдруг Светлана. И похолодела даже: – Да как же я могла ТАКОЕ родной дочери предложить, как актер этот испорченный?!»

И вскочила с постели, словно это неожиданное осознание вытолкнуло ее. Набросив халат, пошла к Машке – прощения у нее просить? Каяться? Сама не знала, что делать будет. Знала сейчас только одно: так, как делала раньше, делать не станет. В такой жизни, как жила, жить больше не хочет. И такой, как была еще недавно, не будет…

…Она стояла перед комнатой Машки, за которой чистый ее ребенок спал.

И так понятна сейчас была ей Машка – ее ожидания счастливой любви, ее чистота, вера и несогласие со всем, – словно не Машка была там, за дверью, а она сама, Света.

И подумала она, что беречь надо чистоту эту детскую, дорожить ею – только так можно свою жизнь сложить, свой фильм прожить – в какой веришь, какой хочешь… И вслух произнесла – тихо, с нежностью:

– Ничего, детка, все будет хорошо… Я тебе помогу в этой жизни держаться… Я – та девочка из фильма – тебе помогу, чтобы ты не стала такой, какими те женщины были… Какой я сама стала…

И подумала вдруг: «Да чем же я Машке моей – чистой, верящей – помочь могу? Это она мне помочь может – чистотой своей».

Приложив ухо к двери, за которой дочь ее спала, словно желая расслышать ее дыхание, Светлана подумала умиротворенно: «Нас теперь двое… Будем друг другу помогать. Как две девочки из фильма, который только сниматься будет… – И улыбнулась мягкой, давно уже ей не свойственной улыбкой: – Будем, детка, новое кино снимать…»

И, пошла, спокойная, спать в свою комнату…

У нее было что предъявить родителям, и список ее претензий, обид был немал.

Папа ее был человеком со сложным характером, изводившим семью своими диктаторскими замашками. Мама была жертвой, заглядывающей ему в глаза, находившей утешение в работе, на которую она уходила на целый день. Бабушка была запуганным жизнью существом со всеми мыслимыми и немыслимыми страхами – от подготовки к следующей неминуемой беде (складывая обмылок в банку, не выбрасывая старые вещи – вдруг на черный день пригодятся) до: «Ты зачем в гостях столько ела – люди скажут, тебя дома не кормят!»

«Ну и семейка!.. – не раз думала она. – В них столько всякого «добра» намешано было, а я в «добре» этом жила…»

Сейчас, давно став взрослой, создав свою семью, она частенько раздраженно думала: «Угораздило же в такой семье родиться…»

И с годами, взрослея, учась лучше понимать себя и жизнь, она еще больше увеличивала список претензий родителям. Именно сейчас, создав свою семью, став мамой, стала понимать она, как важна атмосфера в доме, как нужна ребенку родительская любовь. Как родители – своим отношением, оценкой, самими собой, своими характерами – формируют характер ребенка, а вместе с этим – и всю его жизнь, судьбу. И как она могла не возмущаться, не обижаться на своих родителей?!

Папа не одобрял женского воспитания, ругая «бабье царство», как он называл свою мать и жену, за то, что они портят дочь своими потаканиями, что балуют ее. И воспитывал ее по своему – всегда строго разговаривая, а иногда за провинности, которые, по его мнению, требовали наказания, и в угол ее ставил.

Бабушка – папина мама – стращала, пальцем ей грозила, да по любому поводу людей вспоминала: «Что люди скажут… Что люди подумают… Как люди посмотрят…»

Мама постоянно работала, и, испытывая перед ней, Таней, чувство вины, что не воспитывает ее как нормальная мать, не сидит с ней дома – задаривала подарками и вкусняшками, компенсируя тем самым свое отсутствие. Как будто новая юбка, купленная втридорога, или принесенные домой пирожные могли заменить ей – близость, душевность, в которой она, ребенок, так нуждалась.

И она росла – сама по себе, в себе. В одиночестве переживая свои детские проблемы, которые казались ей огромными – так она была мала перед ними. Сама с собой переживала свои детские – и совсем недетские комплексы, свою неуверенность, сомнения в том, что она такая, какая есть – вообще, хорошая, нормальная… Господи, да мало ли в детской голове бродит мыслей – и глупых, и непонятных растущему человеку: о себе самом и о жизни, в которой он жил, которая его ждала там – за границами детства.

Сейчас, став взрослой, умной, растущей, она читала умные книги по психологии, чтобы понять себя, свою жизнь. А после рождения ребенка начала ходить на умные семинары по воспитанию детей, чтобы стать хорошей мамой, внутренне гордясь собой – вот, мол, не чета моим родителям, которые сами не ведали, что творили, и настоящей родительской любви, в которой она так нуждалась, ей не дали.

Однажды на семинаре по осознанному родительству, когда обсуждали трепетный, ранимый мир ребенка, вспомнила она забытую ситуацию из своего детства, которая тронула ее до глубины души.

Было ей семь лет, училась она в первом классе и сам факт своего ученичества приняла тогда очень болезненно: Таня была домашним ребенком и все детство провела рядом с бабушкой – мама рано вышла на работу. И жила она в этой запертой жизни, не зная других детей, практически не общаясь со сверстниками, разве что по праздникам, когда собиралась их большая семья и приходили папины братья с женами, с детьми, она узнавала, постигала других детей.

Целый день малышня, как называли их взрослые, вместе играли, вместе ели за отдельно поставленным для них во дворе столом, вместе ходили на пруд. Но и тогда общение это было для нее одновременно интересным, даже волнительным – и очень тяжелым: не умела она с другими детьми общаться, была зажатой, привычно замкнутой, и ее двоюродные братья-погодки, и двоюродная сестра – на год младше Тани – сплачивались против нее. И подсмеивались над ней, над ее скромностью, иногда по-детски жестоко проходились и по ее внешности, мол, нос курносый, к небу задран и сама она в кучеряшках, как баран… Она обижалась, так ранили ее эти насмешки, и отстранялась от них – наблюдая со стороны, как дружно они садятся за стол, как дружно играют, бегая по двору за мячом. И дети эти – другие, как ей казалось – совсем не такие, как она, словно они были сделаны по-другому, быстро забывая свои колкости, звали ее: «Танька, давай, лови мяч!» И она опять не понимала: смеются они над ней или неужели так быстро забыли, что только что обижали ее…