Никки Каллен - Гель-Грин, центр земли (сборник)

– О, привет, ван Марвес, – протянул руку, – не выспался, не просох, бедняга, – пожал и выпустил дым. – Что-то случилось?

– А где Анри-Поль? – Жан-Жюль раскраснелся от бега, выкрикнул, будто своя жизнь для него уже потеряла смысл.

– Анри-Поль? – переспросил Расмус, будто время. – Ты что, Жан-Жюль? У вас дома; моется, ест, курит; где ему еще быть? – Жан-Жюль посмотрел на него дико, как зверь, потом остановился, прикоснулся ко лбу, засмеялся тихо: «О боже, прости, Расмус», – и побежал обратно по деревянным тротуарам. – Садись, Марвес, раз никуда не торопишься больше; табаку?.. а, ты ж не куришь… – и продолжил дальше слушать спор рабочих со стороны, как на сцене. Оказывается, во время шторма снесло все наметки из дерева для верфей; теперь решают – делать их по-старому или вообще убрать из порта и сделать в реке Лилиан: туда не доходит шторм, и лес для деталей рядом…

– А твое решающее слово?

– Как начальника порта? Мне кажется, я приношу порту одни несчастья. Уже полгода, а дальше наметок и свай я не продвинулся; сезон весны здесь – не любовь, а штормы и снег; в прошлый раз унесло в открытое море кран стоимостью миллион евро… Скоро меня, глядишь, окрестят Ионой и отправят следом… – он докурил и спрятал трубку в карман куртки, уткнул острый подбородок в воротник, но несчастным не выглядел; скоро рабочие подошли, сели на песок рядом; верфи решено было передвинуть к реке Лилиан – так просто, голосованием рабочих, будто этот город игрушечный. – Есть хочешь?.. конечно, тебя, беднягу, выдернули небось из постели, века невинности; ребята, это Стефан ван Марвес, наш журналист; он будет к вам приставать с вопросами и фотоаппаратом, но вы не пугайтесь – говорите, что думаете, даже обо мне, разрешаю, Дэвис, – и широкой толпой, растянувшись по тротуарам, они пошли к «Счастливчику Джеку»: табачный дым там стоял как пороховой после битвы с Наполеоном; все обсуждали шторм, у кого что пострадало. Расмус сел, как обычно, у окна, теперь Стефан догадался почему – оно выходило на домик Лютеции; «возьмешь мне кофе, а? и спроси, что сегодня съедобно; ты Тонину нравишься»; а когда вернулся, увидел, что за столиком их трое – Жан-Жюль и еще какой-то парень, высокий, темноволосый, с носом как бушприт, в красном свитере и сине-лиловых джинсах.

– Привет, – сказал неуверенно Стефан; кофе жгло пальцы, а незнакомый парень сидел на его месте и не думал двигаться; еле обернулся на приветствие и сквозь трубку в зубах кинул: «Капучино и черный с лимоном».

– Я не официант, – сказал Стефан отчетливо, так что обернулись соседи, – кофе, сука, горячий, сейчас пролью прямо на голову…

– Ты что, Анри-Поль, это же Стефан, наш журналист, – Жан-Жюль покраснел, как вечернее небо, и вскочил со скамьи, выхватил у Стефана чашки; незнакомец наконец обернулся – оказался ярким, как фламандский натюрморт: темные брови, губы вишневые, глаза темно-карие, шоколад горький с апельсином; и густые, черные, бархатные, поглощающие свет солнца ресницы; словно комната в старинном замке – богато убранная, с мебелью красного дерева, вышитыми золотом гобеленами, и в глубине мерцает камин; тоже густо покраснел и вытащил трубку изо рта, встал неловко, задрожали чашки. «Совсем не похожи, – подумал Стефан, – как Свет и Цвет, где истина?» – а парень протянул ему руку, как мост, через стол: «Простите меня, ради бога, просто вы такой маленький, тонкий, я подумал – Альберт, садитесь, пожалуйста» – и Стефан сел рядом.

– Всё начальство собралось, – зевнул Расмус, – только Рири Тулуза не хватает.

– Это наш второй геолог, – объяснил Жан-Жюль, – он сейчас в экспедиции, он тоже очень классный; они с Анри-Полем учились вместе – и в школе, и в университете; здесь все братья». Да, здесь все братья, повторил про себя Стефан и подумал – что-то изменилось, Расмуса словно поменяли; пришли чужие, нашептали в ухо; он выглядел усталым, будто всю ночь смотрел телевизор. Подошел Альберт – вербная веточка; принял заказ на два кофе, четыре пирога с капустой и брусникой, четыре яичницы с беконом и перцем, салат из кальмаров – Расмусу, из морской капусты – Стефану; за соседними столиками поворачивались, орали: «Здравствуйте, Анри-Поль, вернулись? как горы?» – и Анри-Поль улыбался и отвечал: «Стоят…»; подходили к столику, пахли рыбой, жали ему руку жесткими, как жесть, ладонями; стоял шум и гам. Расмус задремал, опершись на окно, сполз лбом по запотевшему стеклу.

– Расмус…

– А-а, – он подскочил, побледневший, и Стефан подумал: а что снится Расмусу, начальнику порта, средневековому рыцарю, – сражения со святой Жанной или же пустая вода? – тебя Луи спрашивает. Луи – бригадир: огромная роба в соли, как в блестках, кирзачи. Расмус завернул пирог в салфетку, ушел. «Что с ним?» – «Маяк чинил» – «маяк?..» Дежавю; Жан-Жюль улыбнулся в капучинные усы.

– Когда у Расмуса депрессия, он уходит и чинит маяк… Ты не знал про маяк? Это же герб Гель-Грина – старый маяк на каменистой косе у сопок… Расскажи, Анри-Поль, – Жан-Жюль выглядел как фокусник.

– Вас, наверное, сразу работой закидали, – трубка перестала выглядеть невежливостью, потому что Анри-Поль курил всегда, как старые моряки с черными от моря руками, – даже на экскурсию не сводили. Мы когда летели на вертолете, искали место для порта – на карте вычисленное, первое, что заметили, – маяк. Он не просто старый – он древний; остался от другой цивилизации; Древний Рим или викинги, век второй предположительно. Из камня, серого, белого; замыкает бухту с севера. Механизм сломан безнадежно, половина деталей отсутствует – и непонятно, как должен выглядеть; но Расмус азартен – хочет его починить, говорит, что Гель-Грин начнется только тогда, когда загорится этот маяк, позовет корабли со дна моря…

– Жуть, – Стефан стряхнул мурашки, – и в это верят?

– Как знать, – сказал Анри-Поль и выдохнул дым, тоже пахнущий деревом, и глаза его таинственно мерцали сквозь этот дым, как елка рождественская в темной гостиной, – но сходить посмотреть всё-таки стоит…

И улыбнулся, как Гилти; словно знал Стефана в прошлой жизни; и Стефан опять очутился на изломе миров; Анри-Поль сидел за столом, и курил, и вырастал до размеров горы; Гель-Грин вставал за его спиной как войско; а потом пришел Расмус, мокрый от моря, прокричал: «Ван Марвес, за мной, сенсация для первых полос!» – и увел в туман, опустившийся на воду, на реку Лилиан; Стефан стоял и дышал соснами – настоящими корабельными, в каждой из них – грот-мачта как призвание; рабочие перевозили доски и конструкции для верфей. «В Гель-Грине будут строить корабли» называлась статья; назавтра приехали американцы с камерами; Жан-Жюль шага им не разрешил ступить без Стефана: «У нас есть свой журналист, все вопросы к нему и все вопросы только от него»; и Стефан думал – я капитан, про маяк и про Гилти… Среди дней, пока снимали фильм, он увидел её в «Счастливчике Джеке», она тоже увидела, помахала рукой; вспыхнул, как костер с сухим топливом, оглянулся – не увидел ли кто; захотелось унести приветствие, как щенка подобранного, на груди; спрятать и жить, никому не рассказывать; оказалось, она иногда помогает Альберту, в дни выходных, когда все рабочие идут пить в «Счастливчика Джека»; в клетчатом сине-зелено-белом фартуке она была похожа на переодетую принцессу: разносила пиво, квас, пироги, вытирала столы, слушала шутки: «Как там мой сын, Гилти?» – «Весь в отца»; но никто не обижал её, как боялся Стефан, зажавшись в углу с Жан-Жюлем и кофе по-венски, готовый вскочить при первом же махе ресниц; сестра Расмуса Роулинга, передавали через плечо новичкам, воспитательница. «Она еще иногда торты печет, когда у кого-то из рабочих день рождения», – сказал Жан-Жюль и подмигнул, прочитал всё на лице Стефана, удлиненном, как перо; «она красивая», – пробормотал Стефан и уткнулся в свой блокнот; «ничего», – согласился Жан-Жюль и опять улыбнулся, будто вспомнив что-то смешное не отсюда, из глубины…