Эмиль Гермер - Лоскутки детства

Я знал, что такое белый батон. Знал из рассказов взрослых, из картинок в детских довоенных книжках, знал… Но никогда не видел его в натуре.

Конечно, до войны я ел белый хлеб в виде батона. Но это было до войны, когда я был еще слишком мал, и абсолютно не фиксировал свое внимание от чего отрезаются ломтики белого хлеба, которые я равнодушно жевал как обязательное приложение к какой-нибудь скучной еде.

В Челябинске же в моем детском сознании прочно утвердилось убеждение, что батоны едят только генералы. Для ребенка моего возраста в годы войны генерал был самое высокое должностное лицо, которое он только мог себе представить. Все, что выше генерала – было уже за гранью понимания.

Белый батон в моем представлении был столь же недостижимым лакомством, как, допустим, для сегодняшних детей из предельно глухой сибирской деревушки или эвенкийского оленеводческого чума «райское наслаждение» – импортные конфеты «Рафаэлло», или шоколадные трюфеля, или… А, вероятней всего, еще недостижимей, поскольку указанные выше лакомства может быть хоть раз за все детство, но любящий дремучий родитель и привезет своим чадам из райцентра. Я же не мог получить свою мечту даже не вследствие ее запредельной дороговизны, а по причине вульгарного отсутствия в природе – с началом войны наша хлебопекарная промышленность, по-моему, их просто перестала производить. Ей было не до изысков формы. Буханка – вот чуть ли не единственный вид хлебобулочных изделий в военные годы. Можно было случайно где-нибудь увидеть буханку хорошего белого хлеба (то, что мы ели в Челябинске в качестве белого хлеба, сегодня белым хлебом назвать довольно трудно), но батон – никогда. И, между прочим, это продолжалось еще два-три года после войны. Батоны, во всяком случае в Ленинграде, куда мы вернулись после эвакуации, по-моему, стали выпекать лишь где-то в году 1947-1948-ом.

Но мечта попробовать его жила. Я хорошо помню, что периодически мне даже снились сны с участием белого батона в качестве не последнего по важности «действующего лица».

Есть у меня мерзкая, какая-то плюшкинская манера – когда мне в руки попадается что-то особенно памятное и потому ценное, я для большей сохранности засовываю эту вещь (или письмо, фотографию, документ и т. п.) куда-нибудь подальше, сосредотачиваю свою память, чтобы запомнить место, и, конечно,… довольно скоро забываю куда положил. Дергаюсь, злюсь на себя… Но следующий раз все повторяется сначала.

Так было и в тот раз, когда относительно недавно, разбирая мамины вещи, я нашел мешочек, размером с сегодняшний мешок для сменной обуви первоклассника, сшитый из довольно ветхой синей ткани, явно бывшей в употреблении до того, как она была использована для изготовления мешка. Красными нитками письменными буквами на мешке вышито: «Дорогому бойцу Красной Армии от Милика Гермера». Конечно, вышивал эту надпись не я, а мама или бабушка. И почему этот мешочек остался у нас дома неиспользованным по назначению, я не помню. Но он дал толчок моей памяти, и я вспомнил довольно трогательную кампанию, проводившуюся в тылу во время войны.

Нечасто, по-моему, раза два в год, наших родителей просили передавать с нами в детский сад такой вот мешочек с вышитой надписью, подобной той, которая приведена выше. В него полагалось класть пачку табака или папирос, кажется кусок мыла, и что-нибудь вкусненькое, но способное выдержать путешествие на фронт, – пачку печенья или сухих вафель (можно и собственного изготовления, но конечно без крема), конфеты и т. п. Затем в детском саду мы рисовали рисунок, который вкладывался в такую «именную» посылку. Что касается старшей группы, где дети уже знали буквы и некоторые чуточку умели писать, то можно было сделать подпись к рисунку или даже написать детскими каракулями «письмо» из нескольких слов. Эти мешочки собирались, зашивались и организованно отправлялись на фронт, в действующую армию. Неглупый человек это придумал. И я не припомню случая, чтобы ребенок даже младшей группы польстился на содержимое такого подарка на фронт, пока нес его в детский сад. Такого «не могло быть, потому что не могло быть никогда!»

Конечно, формирование таких посылок может быть и создавало некоторые проблемы для наших семей, особенно для наиболее бедных. Но на это никто не роптал. Одной из серьезных проблем было изыскать кусок ткани для пошива мешочка. Это было не так-то просто в те годы – любая мануфактура была на вес золота. Новые вещи, – что для взрослых, что для детей, – в наших семьях практически не появлялись. Я всю войну и много лет после ходил в чем-то перешитом из старого маминого или папиного гардероба. Из таких же «подсобных», бэушных материалов, естественно, выделялась ткань и для этих детских фронтовых посылок. Если ткань оказывалась слишком ветхой, то мешочек могли забраковать или сами родители, или уже в детском саду – тогда он переделывался. Наверно тот мешочек, который сохранился у мамы, как раз и был отбракован. И, слава Богу, как ни странно. Иначе где еще было бы найти такой экспонат, достойный, по-моему, любого, самого серьезного музея Великой Отечественной войны? Я, во всяком случае, их в таких музеях не видел.

«Дядя» Боря, старший лейтенант, был молодой парень лет двадцати – родственник семьи Кравец, наших друзей, живших на первом этаже. Он оказался в Челябинске, приехав получать для фронта танки, которые делались на эвакуированном Кировском заводе. Мама пригласила дядю Борю к нам в гости, на второй этаж, и он пришел.

Абсолютно никаких деталей этого визита я не помню, поскольку все мое внимание было поглощено игрушкой, которую принес дядя Боря. Это была явно самодельная пустотелая мышка с ушками, носиком и глазками-бусинками. В ее «тело» снизу были вставлены две обычные катушки от ниток, а из спинки через дырочку пропускалась тонкая резинка, с одной стороны намотанная, по-моему, на одну из катушек, а с другой – закрепленная на поперечной палочке, лежащей на спинке мышки. Если, придерживая мышку, покрутить палочку, то резинка закручивалась, и после того, как мышка отпускалась, она резво бежала по столу.

По-моему, это была первая в моей жизни «заводная» игрушка, которую я увидел в возрасте, когда уже мог в полной мере оценить достоинства и прелесть такого «самодвижущегося устройства». До войны я, видимо, был еще слишком мал или мне не покупали настоящих заводных игрушек в силу их дороговизны.

Точно помню, я решил, что дядя Боря просто пришел показать нам, какая интересная вещь имеется у него. Чуть ли не похвастаться. Меня обуревала вульгарная зависть и еще какие-то сложные чувства к герою-фронтовику, владеющему таким уникальным предметом.