Андрей Волхов - Джойфул

«Гадюшник», перенесшийся из детских воспоминаний в мой новый дом, встречал меня, как родного – равнодушно и незаинтересованно. Как бы то ни было, это была единственная реальность, время и место, где я существовал и где меня принимали. Ни душ, ни такое же пиво, которое распивал мой дед, не смогли мне принести ничего, кроме вновь нахлынувших воспоминаний.

Очень ярко, будто из самого красочного фильма, меня осветило теплое июньское солнце, ноги начали сжимать узкие, но такие красивые ботинки, а в плечо вдруг врезался ремень тяжелой сумки.

Я жду Катю возле входа в ее университет. Вокруг меня – счастливые улыбающиеся лица студентов после удачных зачетов и экзаменов. Я знаю, что она сейчас выйдет. Она будет расстроена какой-нибудь низкой оценкой, но это – пустяк. Я обязательно куплю ей цветы, а вечером мы поедем в кино.

Господи, до чего все банально, но ведь я ее люблю, хотя знаю, что у нас ничего не сложится. И это я знаю так же точно, как знаю все про деда – такого чужого и такого невыносимо близкого. Я слишком много про всех знаю.

Я открыл вторую банку пива – и вот мне уже стало прохладно. Я стою вместе с Катей в очереди за последними билетами в цирк. Вокруг – зима, очень много снега, темно и морозно. Мы оба одеты в нелепые светло-синие пуховики и такого же цвета шапки, немного выделяясь во всеобщей серо-черной очереди.

Мне неловко, но я прижимаю Катю ближе к себе, целую ее в лоб и говорю, что у нас обязательно все получится, и заветные два билета будут наши.

Однако тогда так ничего и не получилось, и мы поехали домой на метро, молча и слегка растерянно, будто не понимания, что делать дальше. Чтобы как-то отвлечься, я читал книгу соседа слева, и, насколько я помню, там было что-то про будущее.

Словно двери комнат стандартной советской коммуналки, с каждым щелчком новой банки, передо мной открывались воспоминания, и я нехотя, но погружался в них. А там, как в этих самых комнатах – разные люди, разный свет, везде свои проблемы, свой быт. Я медленно иду по коридору, мимо с веселым хохотом проносятся и почти сбивают с ног чьи-то дети… Я неловко захожу в распахнутые двери как случайный гость, не имея права даже присесть. Мое место – возле порога, и мое дело – молчать и понимать, что скоро меня прогонят. Мне здесь больше ничего не принадлежит.

Очередная дверь уже была готова открыться, и банка начинала нагреваться в моей руке. Хохот в коридоре коммуналки становился все громче, отдаваясь звоном в моих ушах. Из состояния практически полного забвения меня вывел телефонный звонок.

– У вас там все хорошо?

– Да, Гоша, а почему ты спрашиваешь? – сам того не желая, я начинал трезветь, услышав знакомый голос Гоши, который было сложно с кем-либо перепутать. – Что случилось?

– Твой звонил.

– Очень странно, – я пытался разглядеть время на телефоне, – еще даже час не прошел, как я уехал.

– Ха, теперь тебе придется привыкать к новому режиму. Я так понимаю, у тебя теперь будет всего полчаса, чтобы доехать домой.

– Черт бы его побрал…

Я попрощался и отключил телефон. Сковавшее меня чувство одиночества и забвения не отпускало, мне захотелось позвать Катю, но я вспомнил, что меня никто не услышит. Никто, кроме соседей сверху, которые как будто вечно за мной наблюдали и с упорством, достойным лучшего применения, начинали стучать по батареям, сопровождая любой громкий звук из моей квартиры.

Я закрыл глаза – и звук открывающейся банки распахнул очередные двери моего прошлого, но на этот раз я сам выбрал то воспоминание, в которое хотел погрузиться. Зажмурив глаза, я вдохнул запах мела и вдруг очень четко услышал звуки удаляющихся шагов в коридоре, где-то за стенкой, которые выдавали мою учительницу. Это именно она велела мне «одеваться» и, по всей видимости, пошла одеваться сама.

Немолодая и некрасивая, она преподавала нам математику, историю и русский язык.

Несовместимость этих трех предметов в одном учителе полностью сводилась на «нет» фактом отсутствия нужных учителей в школе. Это было нечто вроде последнего бутерброда, который можно сотворить из остатков еды в вашем холодильнике: много несочетаемого и невкусного, но на выходе получается вроде как бы не очень-то и плохо.

Вот и нам было не очень-то и плохо, хотя, насколько я помню, Катины родители были первыми, кто пытался навести порядок в «холодильнике» – школе – в борьбе за качество нашего образования. Но равнодушие остальных членов родительского комитета убивало всякую надежду на перемены.

– «Вот бы твои родители хоть раз пришли и сказали, что вам не нравится с одной учительницей все предметы изучать, – я слышал голос Катиной мамы, когда она была сопровождающей на нашей классной выходной экскурсии, – ну сколько можно!»

Иногда мне казалось, что ее родителей в моей жизни было больше, чем моих собственных.

Я встал из-за парты и повернул голову к окну. Сквозь все те же густо расставленные цветы едва пробирались последние лучи осеннего солнца. Дул сильный ветер, гоняющий листья. – Хрестоматийная осень, описанная в одном из произведений, которые мы только недавно прочитали, благодаря нашей многозадачной и всезнающей учительнице, шаги которой опять послушались в коридоре.

На этот раз они уже не отдалялись, а довольно стремительно приближались. Все мое тело съеживалось от нежелания выходить на улицу, и уже было все равно, что начинается мультик, и было неважно, кто меня доведет до дома. – Мне вдруг остро захотелось спрятаться и остаться здесь, в классе. Уснуть под партой, чтобы учительница подумала, что меня уже забрали, и чтобы она ушла, закрыв класс. И тогда мне не придется мыть посуду и приносить деду все, что он захочет. Я спокойно сделаю уроки и, свернувшись калачиком, усну под партой.

– Ты еще не собрался? – я услышал раздраженный голос в другом углу класса.

– Иду, я уже иду.

За секунду, как мне показалось, я собрался и подошел к учительнице и протянул ей руку. Вместо того, чтобы привычно взять ее, она вдруг внимательно посмотрела на меня, и я увидел в ее глазах что-то такое знакомое, родное, чего не видел уже так давно.

– Ну что ты? – она неожиданно мягко положила руку на мое плечо и, прижав к себе, засмеялась. – Не бойся, все будет хорошо.

– Я не боюсь.

Рюкзак с грохотом упал на пол, и я обнял учительницу обеими руками.

– …Мне на тот момент было двадцать три года. Точно не помню, но около того. А Вам?

– Двадцать шесть. В последний раз я ее увидел, когда она вышла помахать мне рукой перед тем, как я уехал. Она была совсем старенькая и плохо ходила, еле дошла до калитки.

– Но ведь дошла.

– Да, с трудом. Мне кажется, я даже помню, в каком переднике она была. Знаете, смешно, но когда она уже хозяйничала намного меньше, потому что элементарно не могла долго стоять, она все равно принимала участие в готовке, даже сидя на диване на кухне. Как могла – командовала, делала сидячую работу, ну, и все такое прочее. И обязательно надевала передник.