Абрам Девяткин - Волхов не замерзает

В повести А. М. Девяткина рассказывается о героических делах подпольщиков на Новгородщине в годы Великой Отечественной войны. Читатель узнает имена многих безвестных героев, борцов против фашизма — чистых, открытых, смелых, беспредельно преданных Советской Родине.

В ряду славных имен вечно будет стоять имя мужественного и стойкого патриота пионера Миши Васильева — одного из главных героев повести «Волхов не замерзает».

До Старой Руссы, километров сорок, он прошел шагом хорошего ходока — мерным, широким.

Под железным навесом вокзала тихого курортного городка было необычайно людно. Матери обнимали сыновей. Плакали молодые женщины. Отцы, уже остриженные по-солдатски, держали на руках детей.

На глаза попался знакомый плакат. Счастливая чета держит напоказ бланк аккредитива. «Удобно, надежно, незаменим в поездках». Голубой экспресс. Желтый пляж. Пальмы. Белотрубный пароход у прибрежных гор со снежными вершинами. Под плакатом, на скамьях и тюках, истомленные июльской духотой малыши: кто разметался, кто свернулся калачиком. Что им сейчас белотрубный тот пароход!.. Девушка в белой косынке сказала:

— Из Ленинграда мы. Детский сад.

Значит, уже эвакуируют Ленинград. В голове не вмещалось, как и многое в эти трагические дни: из Ленинграда вывозят детей, потому что Ленинград — в опасности…

Павел с трудом нашел свободное место, сел. Женщина рядом, раскачиваясь, баюкала кричащего ребенка.

— Чего не угомонится? — Басистый мужской голос лился густо. — Обкормила?

— Мужа провожала. Наревелась, младенцу с молоком передалось.

— Они чуют. Вот война — не щадит и малых…

Краем глаза Павел увидел красноармейские шаровары, неразношенные кирзовые сапоги. Крупные в кистях руки — настоящие кувалды! — поставили на колени самодельный баульчик, вынули доску с квадратами, раскрашенными чернилами. Павел потеснился. Сосед расставил шашки. Надолго ли этим рукам пришлось оторваться от привычного — пахать, гнать по рекам плоты, сколачивать срубы?

— Ходи! — буркнул сосед.

После нескольких ходов Васькин не выдержал, спросил партнера — слышал ли тот сводку информбюро.

— Отступаем, — неожиданно ответил партнер. — А он шагает да шагает.

— Дошагается.

Играли без азарта. Каждого занимали свои мысли. Время от времени прислушивались, когда мимо зашторенных окон, не останавливаясь, с грохотом проносились воинские эшелоны: та-тах-трах-тах… та-тах-трах-тах…

Согласились в конце концов на ничью. Пряча шашки, большерукий ехидно уставился на Васькина.

— Говоришь, дошагается? — Помолчал. Добавил небрежно, словно бы невзначай: — Не в тылу ли думаешь его задержать?

Очень хотелось ответить, очень!.. На штатский вид намекает. Но надо молчать… Павел Васькин, работник сберкассы из Залучья, молча едет по своим делам…

Состав подали не по расписанию, среди ночи. Паровоз с незажженными прожекторами подполз бесшумно, отдуваясь клубами пара, красного от огней топки. Черные вагоны тускло поблескивали влажными крышами.

Васькин остался в тамбуре, сел на ступеньку, закурил.

Звезды уплывали назад. Почему они влекут к себе, звезды? Потому ли, что связывают между собой людей? На звезды, быть может, сейчас взглянули бойцы, которым идти в атаку… Кто-то где-то идет в атаку!..

Звезды и дороги! Они всегда с людьми. Шумы больших железнодорожных перекрестков волнуют с детства. А встречный ветер! Нигде так не поется, как на полном ходу поезда…

Из паровозной трубы вырывались дымки, цеплялись за сучья, оседали, таяли. Провода бежали рядом, неотступно, как мысли.

Сирена вьюжным ветром пронеслась над улицами. Репродукторы несколько раз повторили: «Воздушная тревога!» Казалось, не голос возвестил об опасности, а надвинулись, как это бывает в кино, во весь экран, глаза — настороженные, предостерегающие.

Так встретил Павла Ленинград. Остановились трамваи, автобусы, автомобили. Панели опустели, как в нежданный ливень. И только одна грузовая машина на большой скорости мчалась к вокзалу. Кузов был полон детьми в белых рубашках с красными галстуками — огромная охапка цветов! Позади, у самого борта, стараясь охватить руками этот яркий сноп, стояла женщина, и ветер раздувал ее волосы. Она встревоженно смотрела в нависшее враждебное небо.

Уже вновь все пришло в движение, и видел Павел еще много других военных примет в городе своего детства, но эту женщину с устремленным в небо взглядом не мог забыть.

Только в девятом часу вышел на площадь Пролетарской диктатуры. Из-за зеленой листвы просвечивался восьмиколонный портик Смольного.

…В памяти неожиданно всплыла полноводная человеческая река, когда-то увлекшая за собой, как щепку, голодного обтрепыша Пашку. Плохо одетые люди несли бархатные, золотом расшитые знамена и пели песню за песней.

Над колоннами покачивались чучела пузатых буржуев и усатых генералов. Когда их дергали за веревку, они смешно дрыгали руками-ногами. На большом плакате, установленном на грузовике, трехсаженный рабочий в синей блузе размахнулся молотом — на земном шаре цепи порвались. На другом грузовике давали представление: толстяка в цилиндре дубасят матрос и лапотник: «Смерть капиталу!» Столько диковинок — поспевай смотреть.

У решетчатой ограды все кричали «ура». И Пашка кричал тоже. А когда проходили мимо часовых, какой-то бородач прикрыл его полой шинели.

Павел помнит все. Поднимались по каменной лестнице и, наконец, очутились в длиннющем зале, уставленном скамейками и непокрытыми столами. Было гулко, как в бане, и пахло щами. У Пашки с голодухи закружилась голова. Солдат с курчавой бородой усадил его рядом, вынул из кармана деревянную ложку, придвинул дымящуюся манерку. Сам не притронулся, все гладил мозолистой ладонью по Пашкиным вихрам.

«А знаешь ли, кавалер, какой сегодня праздник?»

Пашка боялся оторваться от щей, да и откуда ему было знать.

«И куда попал, не знаешь? Смольный это, наша рабочая и крестьянская власть… А что ж ты такой драный и чумазый? Мамка есть?»

«Померши». — Пашка облизал ложку. От сытости и тепла очень хотелось спать. Мягкая борода солдата щекотала шею.

Проснулся Пашка уже на улице. Солдат с густой бородой сидел перед ним на корточках: