Абрам Девяткин - Волхов не замерзает

Мишу бил озноб. В этом толстом немце, что приехал в открытом автомобиле, казалось, не было ничего зверского. Круглое лицо с жирным подбородком, аккуратно подстриженные, слегка прикрученные кверху седоватые усы, весело прищуренные глаза. Он даже улыбался, когда вышел из автомобиля. Фашист по-хозяйски потрогал столб — крепко ли вогнали в землю?.. Сытый, довольный, очень спокойный…

По толпе прошел горестный вздох. Немецкие автоматчики вели старика. Худенький, невысокий, с короткой седой бородкой, в ситцевой выцветшей рубашке и красноармейских шароварах с залоснившимися коленками, он шел не спеша, твердо ступая босыми ногами.

Ему развязали руки. Старый крестьянин расправил не тронутую загаром грудь. Голубые стариковские глаза были сухи, смотрели строго и мудро. Ветер шевелил редкие волосы. Вот и крестьянин вроде бы спокоен… Ничего не должно случиться!..

— Этот человек кормил партизан, — говорит переводчик. — Всякое сопротивление германской мощи… смертной казни через повешение…

Ничего не может произойти!.. Важный немец — он опять уже уселся в свой «оппель» — взмахивает белой перчаткой. Палач накладывает на шею крестьянина петлю; палач хочет помочь крестьянину подняться на табурет; крестьянин брезгливо отстраняет протянутую руку.

— Шерамыги! — говорит он презрительно и тихо. — Вы не бойтесь их, граждане!..

— Не забудем тебя, отец! — выкрикивает кто-то.

— Не забывайте… Срамно от немцев смерть принимать… Ничего не бойтесь!.. Жене скажите — пусть не плачет шибко-то, сыновья вернутся, отомстят… Вернутся!.. Добрые люди, прощайте!..

Движение в рядах. Мальчик в тюбетейке с силой расталкивает людей, выбивается прочь от страшного места.

Автоматчики угрожающе щелкают затворами:

— Хальт! Цурюк!

Мальчик не слышит, убегает дальше и дальше.

Миша бежал, не выбирая дороги. Все казалось: неотступно грохают чьи-то кованые сапоги, взмахивает рука в белой перчатке, качается веревочная петля.

Миша бежал, пока не споткнулся о кочку. Прижался щекой к моховой подушке и дал волю слезам. О чем он плакал? О своем детстве? Только он не думал о нем. О том, что в селе все стало чужим и безрадостным. От жалости к маме, которая перестала петь и улыбаться и все читает-перечитывает единственное, полученное от старшего брата письмо. О двух своих братьях, отрезанных фронтом от родного дома. От жалости к этому вот смутно знакомому старику…

Слезы иссякали. Жизнь колдовского, болотного царства осторожно вплеталась в Мишины мысли, успокаивала, как прикосновение материнской ладони. Только бы не бояться немцев! Они с автоматами, они с виселицами — так? Все равно нельзя их бояться!.. Выглядывает из-под воды лютик. Лютый цвет. Царь-зелье. Одни листики у него над водой, другие — под водой… Если вот так же?.. Днем разговаривать с немцами, шутить, улыбаться, а ночью закалывать их кинжалами, убивать, уничтожать; оставлять страшные записки: «Смерть фашистским захватчикам!»

Листья над водой, листья под водой.

Спотыкаясь, по кочкарнику бежала мать. Они бросились друг к другу.

— Сынок!.. Убежал, а мама мучайся. Ты не должен, слышишь, не должен покидать меня. Кругом враги.

— Прости, мама…

Они опустились на мох. Молчание. Сколько еще страшного предстоит пережить?..

…Сыновья, ученики отвернулись бы от нее, если б она избрала другой путь, нежели тот, который втайне избрала. Сама она ничего не боится. Но сын ее, ее младшенький, — он так еще мал! Как сохранить его? Только бы с ним ничего не случилось. Хотелось на все болото закричать «не отдам!».

— Что ты, мамочка?

Сын заглянул в глаза матери, прочитал во встревоженном ее лице печаль, нежность. Мама и не знает, какой он сильный! Вот что: испугался он сегодня, плакал — все это в последний раз. Унижаться перед этими гадами? Ни за что!.. Афишируют, что с ними бог — выбили на пряжках поясов «Готт мит унс», и мучают людей. Пусть они нас боятся! Листья над водой, листья под водой…

— Солнце заходит. Пойдем, простудишься мама…

Опасными стали большие дороги. Не перейти железнодорожную линию, не пробраться к подпольным группам в Речках и Учно. Тем не менее ходили со старскими подпольщиками в разведку. Сведения раздобыли важные, помогли бойцам разгромить фашистский штаб в Болоте.

Вот бы теперь и послать депешу в Смольный: «Кочующее орудие действует!» Нет связи с Ленинградом.

Павел подходил к Должино. У проселка он услышал быстро приближающийся шум мотоциклов. Уже не успеть, не спрятаться! Мотоцикл круто развернулся перед Васькиным. Жандарм спустил с педалей ноги на землю, наставил автомат.

Павел оглянулся. Позади — еще один мотоцикл, с коляской. Накреня коляску, вылез унтер-офицер полевой жандармерии. Парабеллум в его мясистых пальцах казался игрушечным.

— Руки поклядывай за спину!

Автоматчик вывернул у задержанного карманы.

Павел разобрал только одно слово «партизанен», унтер по-немецки говорил жандармам:

— Мне его рожа не нравится. Партизан. Отведите за тот камень…

«Глупо кончается. Еще ничего не успел… Пять шагов до валуна… К черту! Разве я не знаю своих сил?» Руки Павел так и держит позади, как велели жандармы. Еще немножко просунуть пальцы за ремень под рубашку…

Миг — и Васькин бросается к валуну. Откидывает правую руку. Бросает гранату. Пригибается. Комья земли падают на спину. Грохот. Пламя. Стелющийся дым…

Павел несется легкими скачками, как птица, готовая оторваться от земли. Петляет между валунами.

Очередь из автомата. Обвисают простреленные лапы елей, с треском падают сучья.

Справа низкорослые березки. Тянет гнилью с болота.

«Тью… тью… тью…»

Теперь он пробирается сквозь высокий малинник. Все мягче почва под ногами. Неожиданная прогалинка, от нее малоприметная тропка.

— Не туда! — тихий голос вдогонку. — Быстрее — в зыбца!

Павел обернулся в сторону, откуда послышался шепот. В кустах зашуршало. Ломая ветки, вышел подросток:

— Сюда идемте, за мной!..

Пригнувшись, оба нырнули в прохладную темень тальника. Под ногами захлюпало. Ноги все глубже увязали. Начинался зыбун. Павел не заметил бочага, попал ногой в яму с болотной жижей.

— Мне в след идите, — сказал проводник и тут же сам угодил в колдобину. — Вот черт!..

Там и сям возникали бурные фонтанчики, взлетали комья земли. Отражение облачков и кривуль-березок колебалось и вздрагивало в болотной воде.

— Ложись! — Павел притянул парнишку, оба плюхнулись наземь. — Наугад стреляют…