Александр Куриленко - «Сон Водолея… наивная история»

В школьном палисаднике – разноцветные ромашки и буйство «золотых шаров» на грациозно изогнутых стеблях, свешивающихся за невысокий зеленый заборчик из заострённых дощечек. На ярких ладошках ромашек, как на аэродромах, беззаботно гудят бестолковые альфонсы–трутни, выгнанные накануне осени из пчелиных ульев на «вольные хлеба».

Несмотря на то, что все соскучились друг по другу, по учителям, по школе и даже по занятиям, эмоциональный хвост беззаботного лета ещё будет тащиться за ними весь сентябрь. Только затяжные холодные дожди и октябрьская серость окончательно поставят крест на летней сказке.

А пока пойман трутень, к его лапке привязана нитка и маленький бомбардировщик выпущен в классе в свободный полёт. Не имея возможности из-за нитки совершить посадку, он будет часами барражировать под потолком с характерным для тяжёлого самолёта гулом, и ни о каких занятиях речь, конечно, идти уже не может. Всё внимание к несчастному насекомому и задача одна – изловить! Производятся попытки, даются советы, и как бы это уже и не каникулы, но ещё, вроде бы, и не учёба, а игра в школу. И преподаватели ещё улыбаются, и маленькая хитрость, пожалуй, удалась, и обманули осень, да вот только не на долго.

Но стоит ли грустить, дорогой читатель, ведь небо синее и высокое, и дышится прохладно и легко.

Раскрасневшись от сентябрьского остывающего солнца, клёны и рябины соревнуются с вечерним закатом, пытаясь сжечь последние осколки лета. Золотом завален школьный двор и парк по соседству, грибов и орехов целый лес, и уже открыта утиная охота.

О лете воспоминания всё реже и туманнее, всё заполняется сегодняшней реальностью, а впереди ведь снова ожидание и обновление – зимняя сказка и Новый год!

Зимой до самой ночи хоккей на болотах возле Алика Бориска, когда уже и шайбы не видно. И рыбалка подо льдом на Ямине, где щуки, как подводные лодки, медленные и ленивые в тягучей ледяной воде видны, как за стеклом в аквариуме.

Ах, молчи, грусть, молчи! Кто «плавал – тот знает»! Эта осточертевшая «вторая смена», которая заканчивается около шести, когда уже темно и поздно! Ведь кино же в кинотеатре «Победа» начинается в пять, а на семь и на девять их уже не пускают, хоть умри! А идёт «Фантомас», а потом будет «Фантомас разбушевался» и «Три мушкетёра»! Катастрофа…

Но гвардия не сдаётся, на помощь приходит физика, и в классе на перемене вывёртываются лампочки. Разжёванная тетрадная промокашка вставляется под центральный контакт цоколя и лампочку на место. К середине предпоследнего урока промокашка от нагревания высыхает, контакт пропадает, лампочки гаснут и в классе темень! Освещение неисправно, оставшийся урок не спасти, он отменяется, и все в кино!!! На следующий день «фантомасов» в синих масках целый двор, а девчонки боятся заходить в тёмный Петьки Якубовича и Серёжки Микитюка подъезд, потому, что в кладовке под лестницей, где грабли и мётлы, у этих разбойников штаб.

Апранин не думал, что преподаватели не догадывались об этих проделках, которые периодически повторялись в течение зимы, подозрительно совпадая с хорошими фильмами в кинотеатре.

Всё дело в том, что с учителями им очень крупно повезло, как, впрочем, и в целом с поколением взрослых, по которым лихие годы прокатились полной мерой, заставив ценить счастье в минутах, и рядом с которыми они росли в 60-х годах. Просто их учили и воспитывали хорошие мудрые люди, к тому же очень любившие и жалевшие их, а это не пустые слова, потому, что в Юркином классе было три золотых медалиста (!) и, кроме того, все поступили, куда хотели!

Но это будет после, а сейчас катание после школы на санках и портфелях с райкомовской горки вниз до самой бани и, конечно, до самой ночи! А на санках рядом она в рыжеватой цигейковой шубке, и если в школе страшно даже заговорить, глядя в глаза, то в этом веселье и в суматохе можно и за руку взять и, падая, со смехом и ужасом даже обнять! И хорошо!..

А на лыжах – с Бусовой горы! Или на Веркеевке – от Трех Сосен по льду и через противотанковый ров, как через трамплин, и по замёрзшей реке хоть до самой Боровни!

А дальние походы до Буртоликова хутора к фонтану, где от воды, бьющей в небо выше леса из артезианской трубы, вырастали на морозе ледяные скалы, до боли в глазах сверкающие на солнце в зеленом обрамлении сосен!

А снежные крепости с ходами и «война» с деревянными автоматами, и Петя Якубович, рыбак, охотник и художник от Бога, их Петручио – бессменный командир…

Вечером дома топится печка, пахнет дымком, уютом и теплом. На ужин тушеная картошка в чугунке, капуста из погреба с луком и постным маслом, и хлеб, за которым в очередях стояли целыми семьями…

К слову сказать, не удивительно, что Уинстон Черчилль назвал Хрущёва самым умным человеком в мире, за то, что тот сумел оставить без хлеба самую богатую, самую большую и самую крестьянскую страну планеты.

Так вот, в очередях стояли подолгу, потому что продавали хлеб только в Продмаге, и только через маленькое окошечко, прямо на улицу. Продмаг находился возле парка, где танцплощадка, напротив старой водокачки, и очередь улицу пересекала несколько раз.

Попытки нахально пролезть вперёд, «на корню» пресекались бессменным наблюдателем всех местных очередей – дедом Галаганом. Он был высок, статен и физически довольно крепок, а главное был уважаем людьми, бескорыстен и никогда не пользовался своим положением. Каждую буханку резали на две части, по половинке в одни руки, и поэтому в очереди стояли семьями. Когда, спустя час–полтора хлеб заканчивался, дед Галаган последним получал свою половинку и все расходились.

Вечером, не смотря на дневные передряги, как всегда приходит умиротворение, особенно после ужина, каким бы он ни был, в зависимости от семейного достатка.

На стуле возле теплой грубки, свернувшись клубком, безмятежно дрыхнет кот Клеопатр, и желтый абажур с бахромой опустился над круглым столом. А на столе книга, последние письма и газеты. Все сидят в светлом круге, и мама вслух читает «Василия Теркина», только что опубликованного в «Известиях».

«Мишки» заигрались в своём буреломе на ковре, не обращая никакого внимание на расположенное напротив них огромное старое напольное зеркало, как дверь в неведомое. В нём тоже протекает какая-то своя загадочная жизнь, впрочем, очень напоминающая их …

И врезавшийся в память шум примуса в коридоре, как шум дождя или шум моря, которого Юра никогда в жизни не видел, но очень часто рисовал его в своём воображении. Рядом с прыгающим синим пламенем сидит он, в отцовской телогрейке, поджав ноги в вязаных шерстяных носках, в зимних тёплых штанах из черного флотского сукна, и ёжится от ощущения сладкого сиротства, которое почему-то останется с ним на всю жизнь.