Людмила Романова - Детство Лапиндрожки. Мемуары 1949–1955 гг.

Иллюстрация на обложке Людмила Романова

© Людмила Романова, 2018

ISBN 978-5-4490-7988-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Для каждого человека жизнь начинается с того момента, который он помнит первым. Ведь если нет воспоминаний, и на экране памяти пустота, то и тебя, как бы, еще нет. По крайней мере, ты этого еще не осознаешь».

Это был март. Начало весны! Солнце светило так ярко, что на снежок было больно смотреть, а сосульки таяли, таяли, становясь все более острыми и прозрачными.

На окошке стояла стеклянная банка с веточками вербы и тополя, и еще старая кастрюлька с, посеянным в ней овсом. Ведь, пасха была не за горами. А Надя хотела сделать так, как делала раньше ее бабушка Поля. В эту молодую зеленую травку она клала крашеные разноцветные яички. Это была старая традиция, еще со времен ее бабушки.

Веточки вербы уже выпустили свои меховые шарики, а набухшие почки тополя, сладко пахли, подогретые ярким солнышком. Казалось, что распахни окно, и в комнату влетит легкий весенний ветерок. Но, эта иллюзия существовала дома, где топилась печка. А, на улице, природа напоминала мудрую пословицу: «Марток! Надень семь порток!»

И все же, это начиналась ВЕСНА!

***

Надя подошла к гардеробу, и достала оттуда сверток с приданным для ребеночка, который должен был скоро родиться. Она положила сверток на кровать, и еще раз перебрала вложенное в него барахлишко. Ватное одеяльце, кофточки и шапочка с помпончиком.

– Вер, правда красиво?! – показала она сестре пододеяльник с кружевами, которые связала ее мама, Мария Ивановна.

– Красиво, красиво! – весело сказала Вера, собирая мусор в ведро. – Скоро моему Витальку приятель будет. Мы ему потом еще красивее костюмчик свяжем!

– А вдруг, девочка? – улыбнулась Надя.

– Мальчишки лучше, – засмеялась Вера. – С ними проблем меньше. И в жизни им все проще! Войны теперь не будет, а остальное пустяки. Надя, посмотри за Витальком, а я вынесу ведро, – сказала Вера, выбрасывая в него ненужные остатки еды.

– Так хотелось все начать сначала. Если бы не это, – Надя показала на живот, нипочем бы не помирилась с Петькой.

– Э, Надя! Пробросаешься! – сказала Вера, быстро сменив смеющееся лицо, на очень серьезное, какое делал врач на обходе больных в санатории, где Вера работала нянечкой. – Ты еще не знаешь, что такое жить без мужа. Каждая замужняя кикимора, на тебя свысока смотреть будет. Я уже это прошла, когда от Соколова из Новосибирска уехала. Была жена летчика! Все завидовали. А как ушла от него, так изподтишка злорадствовали.

А мужики? Когда ты замужем их полно, а как одна, то куда-то все деваются. Держись за своего Гаврилыча. И никому ничего не рассказывай. И плохое и хорошее, все между вами. Люди, знаешь какие ехидные. В глаза посочувствуют, а за глаза осудят. Мой Пашка, хоть и скандалист….

– Ой, Павличек пришел! – Вера, быстро сделав радостное лицо, отчего на лице у нее появились две круглые щечки, носик взглянул вверх, а черные глаза, засмеялись добрыми лучиками, подбежала к мужу и поцеловала его. – А у нас все готово, раздевайся, садись, сейчас есть будем.

– Тещи еще нет? – спросил Павел, жилистый тридцатилетний мужчина с худым скуластым лицом и небольшим шрамом на щеке. (Сейчас бы сказали, – вылитый Шварцнегер!)

Он снял пальто и, приведя перед зеркалом в порядок свой шикарный черный чуб, достал пакет с конфетами из авоськи.

– Чио-Чио-Сан и Весна! – прочла Надя на фантиках. – Вот как хорошо, чаек попьем!

– А вон и мать бежит! – заглянула Вера в окошко. – Я быстро, только ведро на помойку отнесу, – весело сказала Вера и, набросив на себя пальто, вышла из двери.

– Ну, все в сборе. Будем праздновать восьмое марта, – сказала Вера, вернувшись в дом.

***

– Зятек! Открывай водочку, – сказала Мария Ивановна, раздевшись и садясь за стол. – Замерзла, пока добежала.

Мария Ивановна поправила свой пучок, заколов его шпилькой, и положила рядом с собой пачку сигарет.

– Вер, достань из сумки, я там немножко рокфора принесла. Пашка его любит.

Мария Ивановна и сама была еще очень молоденькой и красивой. Ей было всего сорок один год. У нее были медленные движения и тихий голос. Густые черные волосы и карие глаза. Вера была похожа на маму. А Надя на отца и его родню. Пепельные волосы и серые глаза. Хотя незнакомые люди их почему-то путали.

Павлик, прищурив глаза, как будто, хотел очень сильно досадить бутылке, с которой срывал закупорку, запел песню,

– Броня крепка, но руки наши си-ильны…

– Я не буду, сказала Надя, отодвигая маленькую граненую рюмочку. Я лучше селедочки съем и немножко холодца.

– А я капустки, люблю провансаль! – Вера, наложила себе в тарелочку капусту и кусочек ливерной колбаски. – А тебе, Павличек, чего положить?

– А мне вот этот кусочек зеленого си-иру, с тухлинкой, – протянул к нему вилку Паша. – Спасибо теще, принесла мой любимый.

Виталик заорал, проснувшись, и Вера вышла из-за стола, чтобы перепеленать его и покормить.

***

– А давайте споем, песню, какую наш отец любил, – сказала Надя, взяв руки гитару, – Виталек проснулся, теперь можно.

– Да пойте, Виталька музыку любит. Правда, Виталек? – Вера села за стол, взяв Виталика на руки.

– Липа вековая надо мной шумит…. – Однозвучно гремит колокольчик… – пели они.

Виталик таращил свои огромные глаза на струны и гугукал.

– Музыкант будет, – сказала Мария Ивановна, смотри, как на музыку реагирует.

– Вырастет, мы его в музыкальную школу отдадим, – Вера поцеловала Виталика. – Купим ему аккордеон! Скорее бы вырос, а то ночью спать не дает, устала.

– Э, не успеешь оглянуться, как вырастет. Я когда вас родила, то вы такие маленькие, такие дохленькие были, умещались в коробке из-под ботинок. Горячей воды нет, сушить пеленки негде. Вот, когда был кошмар. А мне-то всего семнадцать! Я сама еще девчонка. А теперь, вот уже, сколько лет прошло, – не меняя выражения лица, сказала Мария Ивановна.

– Да! – сказала Надя и заиграла: «когда я на почте служил ямщиком…»

– Был молод, имел я селедку…. – запел Паша.

– Мам, а ты помнишь, как бабушка Маша скормила нам картошку, которую наш кот обоссал, – засмеялась Вера.

– Кот Васька наглый был, все метил. А ботинок сколько испортил! – Мария Ивановна, сдержано улыбаясь, подошла к форточке и закурила сигарету.

– Мать его гоняла, – Шут те дери! Веником его. А он ее не очень-то боялся. Ему хоть бы что, удерет на другое место, и нагло так сядет, морду лапой умывает.