Анастасия Дюльдина - Мерцание светлячков

Вздыхаю, стараясь успокоиться и больше не кричать, но внутренности разрываются, горят, и я замолкаю. Неожиданно. Резко. И поворачиваю голову в сторону серого надгробия, вновь встречаясь с твоим взглядом на фотографии. В голове, словно что-то щелкнуло – ты должна была оставить мне еще что-то! Уверенность росла с каждой секундой. Да! Ты же не могла бросить меня просто так. Наверняка попросила бы кого-то выполнить последнее желание – грудь пронзает острая боль, но я ее не замечаю, выискивая на твоей могиле последнюю подсказку, последнюю ниточку к тебе.

Взгляд зацепился за маленькую баночку, вроде для свечек, не понимаю. Тянусь к ней рукой, беру. Время словно замерло: сухая листва, угоняемая ветром, останавливается, зависая в воздухе; крупные снежинки, падающие с неба, так и застыли, не долетев до земли; все остановилось – люди, идущие куда-то, замерли в странных позах, вызывающих легкий приступ страха, и моя рука, остановившаяся на полпути. Я держу эту красную баночку, в которой что-то лежит, и не могу пересилить себя, чтобы достать. Голова кружится, к горлу подступает тошнота. Мне, кажется, что я не смогу, не выдержу больше. Ты верила в меня, а я не так силен, чтобы жить без кислорода. Я дышал тобой. Я жил для нас. И теперь каждый день для меня – пытка, словно путешествие по дороге, выложенной острыми лезвиями, впивающимися в мою душу, в мое сердце.

Последняя записка от тебя. Смогу ли я прочитать ее?

Дрожащими пальцами открываю крышку, достаю сложенный листик. Последнее. Ниточка обрывается.

«Я люблю тебя»

Прочитав одну строчку, написанную твоей рукой, я проваливаюсь в пропасть боли и одиночества. Ты ушла, а мне осталось лишь существование. Отныне я не живу. Перестал в тот миг, как мне сказали о твоей смерти.

И эти последние строчки… разбили сердце, склеить которое больше не получится. Я плачу, опустошая себя. Плачу так, как никогда не плакал. Слишком тяжело. Ты все-таки смогла сказать мне это. Смогла. Пусть и слишком поздно для моего ответа. И для признаний. Но мне стало немного легче. Совсем чуть-чуть. И мне начинает казаться, что я смогу осуществить твою просьбу.

«Я люблю тебя»

Вот только не проси меня жить без тебя. Я не смогу отпустить. Не смогу перестать думать. Может, со временем? Но не сейчас, когда рана еще жива и кровоточит. Я буду верен нашим воспоминаниям, нашим местам. И я сохраню твои письма. Они всегда будут со мной – в моей голове, в моем сердце, в моих воспоминаниях о последнем признании.

Ты сказала сейчас то, что не смогла при жизни. Все-таки ты любила меня и знала, что для меня важно услышать это. Пусть слишком поздно. Но я смог прочитать твои чувства на этом клочке бумаги, смог ощутить на нем тепло твоих рук. Ты навсегда останешься в моем сердце, в моей душе. Я не отпущу тебя насовсем. И ты знала, когда писала эти строки, что после них мне будет легче принять. Принять эту правду. Что отныне… я без тебя.

Мрачное, серое, затянутое тучами небо словно нависало над головами людей. Первые капли дождя упали на сухой асфальт, медленно, нерешительно, как будто ожидали чьего-то позволения для того, чтобы через несколько минут уже полноправно завладеть этим мрачным городом.

Словно в замедленной съемке, когда ставишь на паузу, а потом с помощью перемотки, кадр за кадром просматриваешь картинку, так и он сейчас видел мир. Сначала злость, потом испуг, сменившийся удивлением и, наконец, ужас.

Все эти эмоции мог спокойно рассмотреть на лицах своих друзей Ваня. Вот, капля дождя упала на капот служебного автомобиля и, скатившись вниз, попала на грязное колесо. Вот, капитан Савельев что-то кричит, его широко распахнутые глаза смотрят прямо на него. Кому он кричит? Ему? Не слышно. Возможно, в этом виноват дождь, его оглушающий стук по крышам машин, по окнам домов, по мостовой.

Взгляд Вани сместился правее, туда, где стоял майор. В его взгляде можно было прочитать те же самые эмоции, что и у Савельева. Почему они кричат? Откуда это выражение ужаса и боли на лице?

Ваня перевел взгляд на Олю, что стояла рядом с ним, в момент…, а что произошло? В памяти, словно дыра образовалась. Он не мог понять, что же произошло, отчего испуганные лица друзей обращены в его сторону? И она… девушка, которую Иван так любил, но боялся признаться в своих чувствах. И почему только сейчас он думает о том, что стоило раньше рассказать?

– Ваня!

Сквозь густую мутную пелену, как из тумана просочился испуганный голос блондинки. Она смотрела на него, широко открыв глаза, в которых плескалась такая буря чувств, что хотелось закричать. Почему? Что произошло? Все поплыло перед глазами, а мир превратился в одно серое пятно. Мозг пронзила, словно игла, короткая вспышка, затем еще одна и еще. А с ней пришла и боль…

Сразу несколько холодных капель упало на лицо молодого человека. Капли острые, быстрые, почти ледяные. Словно пули, летящие с неба, те самые, что сейчас прорезали воздух вокруг, но которых совсем не замечал Ваня.

Сейчас было важно другое – в порядке ли Оля?

– Нет!

Опять до него донесся звук ее голоса, обеспокоенный, наполненный паникой и сильным страхом. Боль пронзала его грудь, словно огромная кошка скребла длинными когтями, раздирая на куски, впиваясь в податливое тело, убивая.

Внутри все горело огнем, дышать было тяжело, а руки вмиг стали очень тяжелыми, словно в них залили свинец. Он хотел сказать Оле, чтобы она не волновалась, что все хорошо, но вместо слов, из горла вырвалось какое-то булькание.

Ваня почувствовал, как в груди разливается тепло, прогоняя боль куда-то далеко, за пределы его сознания. Тепло убаюкивало, успокаивало, словно пытаясь убедить Ивана, что ТАМ ему будет лучше. Где ТАМ? В мире, где нет боли, нет слез, нет стрельбы и оглушающего дождя. Нет смерти.

А что же сейчас? Что происходит сейчас? Почему вместо привычных ярких красок мира, он видит тусклые, серые оттенки? Почему медленно, неохотно, поднимается земля, а дома падают куда-то в сторону. Нереально, невозможно, странно.

И тут Ваня понимает, что это не дома падают, а он падает. Оседает вниз, крепко удерживаемый чьими-то руками. Он может чувствовать прикосновения к своей спине и груди. Сильное нажатие на грудную клетку, резкий крик рядом, кто-то еще присел возле Тихонова.

В нос ударяет сладкий аромат духов. Ее запах. За столько лет совместной работы он успел изучить все ее привычки, все пристрастия, все, что только можно было.

Плохо слышно, словно в уши ваты напихали. Он старается, силится открыть глаза, выплывая из этого болота, пытаясь ухватиться за что-то родное, что до сих пор удерживало в этом мире, не позволяя уйти, последовать в тихое, спокойное место.

– Ваня! Ванечка!