Александр Кожедуб - Мерцание золота

«Все-таки придется искать работу», — подумал я, услышав свист пуль над головой.

Точнее, пули не свистят. Как ни странно, этот звук был мне знаком, и я почувствовал некоторое удовлетворение, заслышав его. Каждый мужчина должен отличать жужжание пули от всех прочих звуков.

Ко мне это знание пришло в Речице, где я жил с родителями в середине шестидесятых. После шестого класса меня отправили в военно-спортивный лагерь. Это был лучший из лагерей, в которых мне приходилось бывать. Мы жили в военных палатках, в которых хоть и стояли раскладушки, но заправлять их было не обязательно. Нашими воспитателями и вожатыми были солдаты срочной службы, что, согласитесь, привносило в лагерную жизнь некоторую романтику.

В первой половине дня мы разбирали на время автоматы Калашникова. К концу смены мы легко разбирали и собирали их с завязанными глазами, не считая это каким-то достижением. Если ты с утра до вечера занимаешься одним и тем же, поневоле у тебя появляется навык. На это и была рассчитана служба в Советской армии.

После обеда мы купались в прозрачной речке Ипуть, бегали кроссы и участвовали в учениях. Как мы едим в столовой, никто не следил, и после смены все воспитанники находились в прекрасной физической форме. Даже я при всей своей худобе сбросил пару килограммов. Родители не верили собственным глазам, наблюдая, как я расправляюсь с борщом и котлетами после лагеря. Картошки, и той не оставалось на тарелке.

Но я не о картошке.

Однажды мы проснулись от взрыва. «Взрывпакет», — подумал я, не открывая глаз.

— Тревога! — заорал наш командир взвода сержант Коля, откинув полог палатки. — Подъем!

Колю мы слушались, потому что главным аргументом при вдалбливании азов военной науки он считал затрещину. Коля никогда не читал о похождениях бравого солдата Швейка, но он легко вписался бы в славную когорту унтеров и фельдфебелей австрийской армии. Может быть, он даже подружился бы со старым сапером Водичкой и колошматил с ним на пару мадьяров.

Правда, Коле хорошо было и здесь, на берегах Ипути.

— В колонну по два становись! — скомандовал Коля. — За мной бегом марш!

Я, как и многие, бежал с закрытыми глазами. При хорошей муштре этому тоже можно было научиться.

Мы прибежали к реке.

— Стой, раз-два! — скомандовал Коля. — Сейчас мы форсируем реку и идем в наступление вон на ту высоту. Всем ясно?

Я с сомнением посмотрел на реку. Ипуть была не такой широкой, как Днепр в нашей Речице, но переплыть ее тоже было не просто.

— Вопросы есть? — спросил Коля. — Раздевайсь!

— А здесь можно идти по дну или надо плыть? — поднял я руку.

— Ты что, плавать не умеешь? — уставился на меня сержант.

— Не очень.

— Ни хрена себе! — почесал он затылок. — Кто еще не умеет, выйти из строя.

Полвзвода шагнули вперед.

— Н-да, — посмотрел по сторонам Коля. — Перетонете, где я вас ловить буду? Куда Ипуть впадает?

— В Сож, — сказал я.

— А Сож?

— В Днепр.

— Ну вот, аж в Киеве, — кивнул Коля. — Форсирование отменяется. Идем на склад за автоматами. Хоть стрелять научитесь.

Получив по автомату и рожку с холостыми патронами, мы разделились на два отряда. Один занял позицию на холме, мы засели на опушке леса.

И вот тут кто-то из противников влупил по нам длинной очередью из боевых патронов.

Откуда они у врага оказались, так и осталось тайной. Впрочем, наш склад с боеприпасами охранялся, как и в остальной армии, поэтому почти у каждого воспитанника в кармане можно было найти и патроны, и взрывпакеты, и даже штык-нож. Этот считался самой большой ценностью, но и был он только у Вовки Сороки, заместителя Коли.

Итак, пули, подобно шмелям, прожужжали над головой. Несколько сбитых веток упали на землю.

— Ложись! — закричал Коля и спрятался за сосну. — Узнаю, кто стрелял боевыми, убью!

Но и тот, кто стрелял, знал, что его убьют. Никто ни в чем не признался. На два дня нас отстранили от стрельб, но потом все вернулось на круги своя.

Кстати, в том же военно-спортивном лагере меня укусила какая-то водяная тварь. Мы купались в лесном озерце, берега которого были густо утыканы шишками рогоза. Я нырнул в мутную воду и вдруг почувствовал удар в запястье. Через полчаса на руку было уже страшно смотреть. Она посинела, распухла, в ушах стучало, как при сильной простуде. Мои товарищи подходили ко мне, смотрели на руку и почтительно качали головой. В том, что это настоящее ранение, сомнений ни у кого не было.

— Змея, — сказал Коля, осмотрев руку. — Или сколопендра. На выпей таблетку и ложись в кровать. Станет хуже, отвезем в санчасть.

— БТР сломался, — сказал Сорока.

— А я танк из части пригоню, — строго посмотрел на него Коля. — Главное, чтоб к утру не помер.

К утру я не помер, но рука еще несколько дней болела. Меня освободили от марш-броска на танках, о чем я сильно жалел. Из-за проклятой сколопендры я так и не покатался на танке.

«И как это мы в этом лагере выжили? — думал я, прислушиваясь к жужжанию пуль. — Поневоле согласишься, что все в Божьей воле».

Стреляли из Белого дома. А может, как раз по нему. Россия совершала очередной исторический кульбит, и меня никто не спрашивал, хочу я этого или нет.

— Да, придется идти на службу, — сказал я вслух.

Я шел по улице Воровского к Центральному дому литераторов. Куда еще податься безработному писателю в смутную годину?

Но и дом был закрыт. Работали только те, кто штурмовал Белый дом и в нем сидел.

Я направил стопы в сторону редакции «Московского вестника». «Уж эти не станут прятаться», — рассуждал я.

И оказался прав. В редакции, как всегда, выпивали. Во главе стола восседал главный редактор «Московского вестника» Владимир Иванович Уткин. Рядом с ним сидели Костя Коледин и Толя Афанасьев. Они были авторы журнала и могли на равных с главным располагаться за столом. Сотрудники журнала с озабоченным видом сновали по кабинету, изредка присаживаясь, чтоб пропустить рюмку.

В углу на кресле дремал Володя Бацалёв.

Я на правах автора тоже сел за стол. Мне тут же налили рюмку.

В кабинет вошла Нина Бурятина, секретарь бюро прозаиков.

— Владимир Иванович, я больше так не могу! — сказала она, прикуривая сигарету от бычка из пепельницы.

— Что такое? — покосился он на нее.

— Вчера забирала Бацалёва из обезьянника, а он там с дитём!

— С каким дитём? — после паузы спросил Уткин.