Александр Кожедуб - Мерцание золота

«Один из самых талантливых моих сверстников, — думал я. — Его «Сорок сороков» останутся навсегда. Мы мрём сейчас от болезней или от невозможности жить?»

Отпевал сам отец Тихон. Пахло ладаном и еще чем-то, чем всегда пахнет в минуту прощания.

О том, что происходит в стране, лучше всего было видно по писательскому сообществу. Писатели не просто разделились на патриотов и либералов, — они передрались в прямом смысле этого слова. На одном из собраний писателю Курчаткину разбили очки, и он ходил, размахивая ими, как стягом повстанческой армии.

На другом собрании сибирский писатель Тигров вышел на трибуну, обозрел сидящих перед ним собратьев и молвил:

— Некоторые русские бывают даже хуже евреев.

Ему зааплодировали и те и другие.

А мой непосредственный начальник Белугин подался в коммерсанты.

— Чем будешь заниматься? — спросил я его.

— Всем, — ответствовал Владимир Ильич. — Сейчас очень хорошее время для самореализации.

— Из меня коммерсант не получится, — вздохнул я.

— Это удел избранных, — усмехнулся Белугин.

На работу он стал приезжать на роскошном белом «крайслере». Когда тот парковался у нашего здания на Сущевке, его морда далеко высовывалась из ряда машин.

— Хороший автомобиль, — сказал я водителю Белугина Анатолию.

— Да он не заводится, если лампочка перегорела! — сверкнул тот глазами. — Кругом стоят датчики. Чуть что не так, отключает все на хрен!

— Датчик на алкоголь тоже стоит?

— Если б стоял, мы бы совсем не ездили, — заржал Анатолий. — Ильич без этого не может.

Я заметил, что в круг избранных попадали в основном поэты. Особенно хорошо это было видно в ресторане ЦДЛ. Владимир Ильич иногда приглашал меня на дружеский ужин, и к концу застолья за нашим столом оказывались поэты Байбаков, Медведский и Балбесов. Они говорили о вагонах с медицинской техникой, леспромхозах и пушкинских медалях из платины, золота и серебра. Поэт Медведский держал пуговичную фабрику.

— Не пуговичную, а фурнитурную, — поправлял он меня.

Я к тому времени перешел в издательство «Советский литератор», которое возглавил Вепсов.

— Чем там занимаешься? — меланхолично спросил меня Балбесов.

— Рекламой.

— Перспективное направление, — устремил он усталый взор на девицу за соседним столиком. — Я леспромхоз купил, а зачем он мне?

— В Сибири? — почтительно спросил я.

— На Севере.

Я знал, что Юра Балбесов был сыном генерального директора объединения «Магаданзолото». В начале девяностых того убили, и друзья директора купили вскладчину Юрочке леспромхоз. Чтоб не пропал, так сказать, поодиночке.

— Отдыхать в Испанию ездишь?

Поговаривали, что в Испании у Балбесова особняк.

— Не только, — усмехнулся Юра. — Ну и что мы будем делать с Танькой?

— Ее сейчас привезут, — сказал Медведский.

— Что за Танька? — спросил я Белугина.

— Наша сотрудница, — ответил тот, сноровисто расправляясь с шашлыком по-карски. — Украла вагон с медтехникой и свалила в Германию. Мы наняли людей из ФСБ и нашли ее. Сейчас привезут.

— Прямо сюда? — поразился я.

— Да вон ведут, — махнул рукой Белугин. — Ну что, пошли?

Балбесов, Медведский и Белугин поднялись и направились к столику, за которым устраивалась видная особа в сопровождении двух импозантных господ.

«И не скажешь, что воровка, — подумал я, разглядывая Таньку. — Ноги и вовсе до плеч».

Коммерсанты расцеловались с девицей, как лучшие друзья.

«Интересно, что делают с теми, кто украл вагон? — размышлял я, явственно ощущая холодок в животе. — Даже если у нее такие ноги?»

Девица хохотала, прикуривая у Балбесова сигарету. Изредка она с интересом оглядывалась по сторонам. Похоже, в ресторане ЦДЛ до этого она не была. Сопровождающие ее товарищи поднялись и ушли. Медведский с Белугиным тоже вернулись за наш стол.

— И что? — спросил я Белугина.

— Ничего, — поморщился тот. — Пусть Юра с ней разбирается.

Через какое-то время Балбесов с девицей поднялись и ушли из ресторана.

— Простил?! — не верил я собственным глазам.

— Не убивать же ее за какой-то миллион, — засмеялся Белугин. — Вернет оставшиеся деньги, и дело закрыто. Это же бизнес!

Мне такой бизнес был непонятен. Но я в него и не лез, хватало своих забот.

В издательстве я возглавил отдел рекламы и маркетинга, но что это такое, не знали ни руководство, ни рядовые сотрудники.

— Изучай вопрос, — сказал Гена Петров, который меня курировал. — Мы и редактора тебе даем.

Моя помощница оказалась стройной голубоглазой блондинкой.

— Лена, — порозовела она от смущения при знакомстве.

Мне тоже стало не по себе.

— Раньше рекламой занималась? — спросил я.

— Нет.

— А редактированием?

— Тоже нет.

— Что ж, будем учиться, — бодро сказал я. — Ваша мама…

— Замдиректора по производству.

— Где?

— У нас.

— А муж?

— В Израиле.

Как выяснилось, семейная жизнь Леночки была столь же ужасающа, как и в стране вообще. Муж Леночки оказался подлецом. Он, типичный русак из Коломны по фамилии Сидоров, женился не на обладательнице длинных ног и полного бюста, украшенных изящной головкой с пышными волосами и очами с поволокой, а на ее крови. Леночка была частично еврейка с родственниками в Израиле.

Муж, строитель по специальности, уехал в Израиль якобы для знакомства с родственниками. Там он провел маркетинговую кампанию — я уже знал, что это такое, — и сказал, что в Израиле можно организовать хороший строительный бизнес.

— И ты отпустила его одного? — спросил я Леночку.

— Но я же не знала! — губы Леночки задрожали.

— А каков он внешне?

— Высокий, — потупилась Леночка.

— Н-да… — задумался я. — Тяжелый случай. И где он сейчас обретается?

— В Эйлате, на юге Израиля.

— Там ведь климат тяжелый.

— Летом за сорок. Но он говорит, что и в жару можно строить.

— Проходимцы строят при любой погоде, — сказал я. — У нас вон в Арктике строителей больше, чем в Москве.

Если бы я не был женат на своей Лене, я немедленно бросился бы свою сотрудницу спасать. Даже в горе она была так хороша, что устоять перед ней не представлялось возможным.

Но, к счастью, из издательства уволилась сначала мама Леночки, затем и она сама. А мой отдел был ликвидирован, и я стал просто редактором.

«Что ни делается, все к лучшему, — с легкой грустью подумал я. — Для меня она все же слишком хороша. А поляки говорят: цо занадто, то не здрово».

И я отправился утешаться в «Московский вестник». Там все носились с новым дарованием — писателем Палкиным.

— Тоже рассказы пишешь? — мрачно спросил меня Палкин.

— Пишу, — сказал я.

— Бросай, — налил он себе в стакан водки. — Самое последнее дело — писать рассказы.