Александр Кожедуб - Мерцание золота

— Не в свое дело полез, — усмехнулся Белугин, когда я рассказал ему об этом. — В современном бизнесе выживают не все.

— У тебя вроде все тип-топ?

— Это с виду…

Владимир Ильич издавал журнал «Золото России», и, похоже, денег на него уходило значительно больше, чем ему хотелось бы. Но это отнюдь не мешало Белугину регулярно посещать ресторан Дома литераторов.

Издательство «Советский литератор» изменило не только название, но и всю структуру. Были упразднены должности двух заместителей главного редактора, заведующих почти всех редакций и машбюро. Остались лишь бухгалтерия и производственный отдел.

— Скоро всех уволят, — сказал мне Петр Коваль.

— А кто будет работать?

— Никто, — пожал плечами Петр. — Останутся лишь те издательства, у которых налажена продажа книг. А какая у нас продажа?

Это было правдой.

— Доделаю Есенина и уволюсь, — махнул рукой Коваль.

Он редактировал полное собрание сочинений Есенина в одном томе.

— Ну и как Есенин?

— Очень плохой поэт, — вздохнул Коваль. — Было бы можно, я бы выкинул половину его стихов.

О том, что Есенин плохой поэт, мог сказать только поэт.

«Но выкинуть ничего не посмеешь», — подумал я.

У самого меня в плане издательства «Советский литератор» когда-то стоял сборник повестей и рассказов. Я даже получил шестьдесят процентов гонорара. Но тут наступил девяносто второй год, и все договора с авторами были расторгнуты.

Сейчас я работал в издательстве редактором, но о книге даже не помышлял.

Книги тем не менее в издательстве выходили, и среди них попадались очень хорошие. Я, например, с удовольствием работал над «Загадками русского народа» Садовникова.

— Мохнушка залупается, красным девкам подобается, — остановил я в коридоре корректоршу Люсю. — Что такое?

— Не знаю, — покраснела она.

— Орех, — сказал я. — А ты что подумала?

— Ничего, — еще больше покраснела она. — Я Есенина читаю.

Поэт Юрий Кузнецов корпел над «Поэтическими воззрениями славян на природу» Афанасьева.

— Обедать пойдем? — заглянул я в его кабинет.

— Сейчас закончу, и пойдем, — строго сказал Кузнецов.

Он вписывал шариковой ручкой в верстку греческие буквы. Никаким другим способом отобразить эти буквы было нельзя.

— Там только греческие буквы или есть и из других алфавитов? — полюбопытствовал я.

Кузнецов оторвался от верстки и снова посмотрел на меня, сдвинув брови. Я понял, что отвлекаю человека от важного дела.

— Ладно, — сказал я и закрыл дверь.

— А почему вчера после обеда вас не было на рабочем месте? — подскочил ко мне Гена Петров.

— А почему вы следите за мной, как за любимой наложницей? — парировал я.

— Я заместитель генерального директора! — побурел от негодования Петров.

— Ну и пошел в задницу! — отчетливо донеслось из полуоткрытой двери кабинета, в котором сидел Коваль.

Гена подпрыгнул и умчался на второй этаж.

— Сейчас Вепсову пожалуется, — сказал я Ковалю.

— Я этого и добивался, — пробурчал Петр.

— Зачем?

— А чтоб по башке получил.

Коваль как в воду глядел. Гену послали куда подальше не только товарищи по редакторскому цеху, но и начальство.

— Откуда ты знал? — спросил я Коваля на следующий день.

— На тонущем корабле действуют другие законы, — сказал тот. — Ты небось после обеда к любовнице ходишь?

— Бомблю, — досадливо поморщился я.

Зарплаты, которую я получал в издательстве, на жизнь катастрофически не хватало, и я вынужден был взяться за старое. Заодно знакомился с окраинами Москвы, до которых до этого не добирался.

Вчера повез компанию бритоголовых хлопцев в деревню Чоботы.

— Где это? — спросил я.

— Ехай до Новопеределкина, там покажем, — приказал старший из хлопцев.

Название Чоботы мне понравилось, и я поехал.

— «Чобот» по-белорусски «сапог», — сказал я.

— Сам ты сапог! — обиделся один из тех, что сидели сзади.

— Ехай-ехай, — миролюбиво сказал старший, расположившийся на сиденье рядом со мной. — У нас в Чоботах народ смирный.

В Новопеределкине мы свернули направо и проехали около километра лесом.

— Вишь, какие наши места? — подмигнул мне старший. — А ты, дурочка, боялась.

Хлопцы заржали.

В деревне у крайнего дома мне велели остановиться. Все вышли, громко захлопнув за собой двери.

— Жди, — сказал старший. — Сейчас вынесем сколько надо.

Я понял, что денег мне не видать.

«Ну и ладно, — подумал я, разворачиваясь. — Хорошо, не придушили. Народ в Чоботах смирный…»

Я позвонил в Минск, в Союз писателей, и рассказал о печати Мулатова.

— Да пошли они со своей печатью! — услышал я в трубку. — У нас независимое государство, у которого свои печати. Ты лучше на съезд приезжай.

Я понял, что сидеть на двух стульях не имело смысла, и забрал из МСПС свои вещи, благо их там практически не было. Мулатов меня не удерживал. Консультанты оставались лишь по узбекской, казахской, таджикской и киргизской литературам, что называется, из ближайшего окружения Мулатова.

— Сколько ты там продержался? — спросил Коваль.

— Месяц, — сказал я.

— И то много, — кивнул он. — Я тоже заявление написал.

— Чем будешь заниматься?

— Книги писать. Теперь это единственное, что имеет смысл.

Но я его примеру следовать не стал. Наоборот, я считал, что в нынешние времена служба, пусть и низкооплачиваемая, гораздо перспективнее, чем написание книг, пусть и нужных народу.

— О чем пишешь? — на всякий случай поинтересовался я.

— О террористах.

Это была очень нужная книга. Но я Ковалю не завидовал. Не всем ведь становиться нобелевскими лауреатами. Невзирая на вид типичного москаля, я оставался белорусским писателем. А какие из нас нобелианты?

В Минске внешне все вроде оставалось по-старому, однако в умах тоже происходили изменения.

— Перехожу в католики, — сказал мне Алесь Гайворон.

Мы сидели в баре «Ромашка», потягивая «Казачок» — водку с апельсиновым соком.

За время, пока мы не виделись, Алесь погрузнел, превратившись в местечкового дядьку, у которого в жизни остался один интерес — практический.

— Почему не в униаты? — спросил я.

Лет пятнадцать назад мы с ним всерьез изучали проблемы униатства в Беларуси. Что было бы, если бы в Северо-Западном крае действительно возобладали последователи Иосафата Кунцевича, которого утопили в Западной Двине взбунтовавшиеся витебчане? Беларуси сегодня надо было выбираться на свой шлях, но никто не знал, как это сделать.

— Надо переходить под сильную руку, — устремил взор вдаль Алесь.

С годами он все чаще стал пользоваться преимуществом своего роста. Смотря поверх голов вдаль, ты поневоле возносишься над окружающими.