Александр Берлин - О блокаде Ленинграда и о другом, о чём не могу забыть

Вот пока и все, что я помню.

Поскольку я уже начал писать о слухах – это говорит о том, что мои сведения в памяти кончаются.

Поздравляю всех с Днем Победы.

Опять с трудом приступаю к воспоминаниям. И только, меня подталкивают отзывы, за которые я очень благодарен. В них призывают: Пишите! Пишите! Это должны знать!

Мои сомнения, касаются не только точности деталей, но «червь сомнения» не покидает меня всю жизнь.

Надо ли помнить, чтобы прощать или надо помнить, чтобы ненавидеть.

Я так формулирую для себя – надо помнить, чтобы не повторилось.

А теперь к сути. После прорыва блокады, стало вольнее, можно было более свободно ходить по улицам, хотя обстрелы продолжались. Я плохо помню день прорыва Блокады. Помню, что об этом объявили по радио. Репродуктор у нас не выключался даже ночью. Мы давно перестали прятаться в бомбоубежище. Потому что все бомбоубежища располагались в подвалах домов. А смерть в бомбоубежище после обвала дома была настолько ужасна, что все уже предпочитали более легкий способ ухода из жизни.

Диктор торжественным голосом объявил, что войска Ленинградского и еще каких-то фронтов прорвали блокаду, после чего выступил маршал Ворошилов. Под чьим руководством не смогли остановить немцев. Далее, целую ночь по радио выступали рабочие и поэты. Но мне было не до того, я спал. Зато праздник Победы я помню хорошо. Кроме объявлений по радио на улицы высыпала орущая толпа.

Специальные люди бросали листовки. Я хотел принести домой и собрал целую пачку листовок. Я нес их прижав к груди, но пробегавшие мимо девушки вырвали их и я остался один и не знал, как обрадовать маму. Это детское огорчение я хорошо помню.

Это праздник для меня не стал праздником со слезами на глазах Самое большое чувство тогда и до сих пор – ненависть. Я осознал это не сразу.

Через некоторое время после дня Победы, ко мне подошел приятель, Олег толкнул меня плечом:

– Аня сказала, что завтра по Загородному поведут пленных немцев.

Аня – это была наша дворничиха, молодая красавица. Её дворницкую квартиру часто посещали военные. Все красавцы офицеры. И её информация почти всегда была достоверная.

Так что завтра мы были на проспекте с именем «Загородный» недалеко от нашего дома. Мы с Олегом были готовы ждать весь день, но прождали недолго. К нам медленно приближалась колона. По проезжей части шли пленные немцы. Их с каждой стороны сопровождали конвойные с винтовками наперевес. Винтовки были со штыками. Даже тогда я понимал, что это бутафория, скорее символ. Впереди шел милиционер, вдоль колоны свободно ходили реальные охранники. В колоне шли разномастно одетые «войны». На большинстве сохранились мундиры их военных подразделений. Многие были ранены и шли с перебинтованными руками и головами. Были и такие, которым помогали двигаться их соседи.

Они шли без погон, без знаков различия. Я до этого и после этого никогда не видел, но этот образ у меня сохранился на всю жизнь. И это для меня фашисты это жалкое отребье, а не те щелкающие сапогами вытянутые в струнку щеголи из наших современных фильмов.

В первом ряду моё внимание привлекли три фигуры. Самым в крайнем ряду шагал молоденький «фриц» (простите меня за жаргон того времени). Он с любопытством оглядывался по сторонам и впитывал впечатления от прекрасного города, словно это была экскурсия. С другого края шел крепкий мужик в полностью застегнутом, хотя и грязном помятом мундире. В глазах его светилась ненависть. Я и так дрожал от того, что эти немцы могут сейчас прорваться и напасть на нас. А от этого ненавидящего взгляда было еще страшнее и неуютнее.

В середине шел высокий гордый офицер. Он полностью сохранял достоинство и всем видом показывал ничтожество всех, кто шел рядом с этой колонной. Рядом по пешеходной дорожке шли люди – в основном женщины. Они ненавидели этих животных, несмотря на жалкий вид этих немцев.

Особенно их раздражал высокий офицер. Рядом с колонной шла женщина и молча с ненавистью, плевала в колонну. Она старалась попасть в этого офицера, но это было нереально. Он шёл спокойно даже не пытался уклоняться. Конвоиры шли, неся свои штыки, а свободные конвоиры даже не пытались её урезонить. Но тут случилось то, что можно было ожидать, из толпы вылетела женщина и вцепилась этому офицеру в горло. Она не кричала, она выла, потом попыталасьвпиться зубами в его шею.

Колона задержалась. Конвойные стояли, даже не опустив штыки. К женщине подбежали охранники и осторожно на руках отнесли к стене дома. Все молчали. Она лежала молча с остекленевшим взглядом, а колонна вместе с людьми пошла дальше. Сразу нашлись в толпе «знающие люди». Постепенно разошлась информация, что все в её семье погибли, взрослые в бою, а дети от голода. Но кого можно было этим удивить. Это было во всей стране. Но вдруг после этого момента в моей душе разгорелась ненависть. Я думаю такая же, как у волка на охотников. Я ничего не рассуждал. Я понимал, что я сейчас тоже кинусь в колонну и загрызу, задушу всех кого смогу. Исчезло чувство страха, наверное, и боли. Только злость и ненависть к этим убийцам. К надменному офицеру, наглому и ненавидящему нас и даже к этому улыбающемуся юноше. Пробиться ближе я к ним не смог и остановился. Олег своим детским умом, состарившемся в годы блокады, понял, что у меня, что-то не то.

Брось ты эти слюни! Пошли во двор сыграем в футбол! Я дома нашел тряпки и сделал отличный мяч!

Мы пошли во двор, и всю свою ненависть я всадил в мяч. И если бы он не был из тряпок (других в наше детство мы не видели), то все окна на первых этажах были бы разбиты.

Все, казалось, прошло. Но оказывается эта ненависть жила и живет во мне.

Теперь она тоже живёт во мне. Теперь уже я могу её объяснить. Я понял, что слово может нести кровь. И делать из людей любой культуры орудие убийства. И когда я слышу или читаю о превосходстве любой расы, нации, религии или о территориальных претензиях одной стороны к другой у меня опять возникает во рту вкус крови, в глазах трупы и снова вскипает неосознанная злость, рвать горло и отомстить за погибших на нашей Земле.

С другой стороны во мне живет идеалист фантаст.

Я знаю, что все матери плачут о погибших детях одинаковыми слезами. Я верю в тот час, когда любой человек без опаски может пройти, приехать и жить в любом месте Земли, не мешая другим. Меня до сих пор бесят досмотры на таможнях между государствами бывшего СССР. Я не могу поверить, что это нужно для их национального приоритета и гордости. Хотя у меня было такое же ненавистное чувство, когда в аэропорту Мексики таможенники копались в вещах моих маленьких внучек.

Подозрение рождает ненависть.

Я понимаю, что может это нужно для безопасности и сохранения жизни других.