Виктор Гусев-Рощинец - Вкус крови. Рассказы. Повесть

– Он жив. Лежит в госпитале. В Москве. Залечивает раны. Он вернётся. Ждите. Желаю счастья. Вот вам вид на жительство

Мы помолчали

– Это похоже на святочный рассказ, – сказал я.

– Похоже, – сказал N, – что поделаешь. Но не всё же раскапывать могилы. Однако вот вам и подобающий конец. Жизнь пролетела быстро Любовь, семья, дети. Я сказал уже – мне повезло. Ещё Монтень сказал: стареть – это прекрасно. Я, старик, с этим согласен. Но в старости живёшь воспоминаниями. Я уже был вдовцом… Так случилось…

Он помолчал. Я же со своей стороны не хотел проявлять излишнего любопытства

– И вот, не знаю почему, меня вдруг стало тревожить то, одно… короче, моя фронтовая любовь. И я отправился в Калининград. Выйдя на привокзальную площадь, не узнал её. Всё – новая застройка. Пошёл прямо на север по главному проспекту, теперь он назывался «Ленинский». Как тогда – не помню. Моим ориентиром был Кенигсбергский собор. Его было видно издалека. Теперь что-то стал узнавать. И ту улочку – теперь она звалась «Портовая» – не мог не узнать, на перекрёстке, не доходя одного квартала до собора. И что же вы думаете! – как у Блока! – Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет, живи ещё хоть четверть века, всё будет так, иного нет… Шучу, конечно. То было утро, но аптека была на месте, только прописана по-русски

Тут нас опять прервали литовские пограничники – выезд из Еввросоюза. Всё то же самое – смотреть в глаза, дама собачкой и прочее

И тут мой попутчик не выдержал

– Нет на них Смерша!

Он скрежетнул зубами. Мы ещё выпили. Молча

– Ну ладно, – продолжил он свой рассказ, – немного уже осталось. Короче, как и тогда, калитка была не заперта, я вошёл, поднялся по ступенькам, нажал на звонок. Мне открыл юноша лет восемнадцати. Моя молодая копия! Дед, заходи, сказал он, мы тебя ждали. Я вошёл. За накрытым столом сидели – кто бы вы думали? – моя дочь с мужем! Я конечно забегаю вперёд. Я узнал это, когда они представились – Алисия, Алексей. Внука звали Николаем. Во главе стола сидела красивая молодая дама, это была моя Марика. Ей было всего лишь пятьдесят пять лет. Мы обнялись. Ну… вот и всё

– И это всё? – спросил я.

– На следующий день мы с ней обвенчались в Кенигсбергском соборе. В его левом приделе проходят богослужения

– Она оказалась ясновидящей? – спросил я.

– Да. Поэтому и ждала меня. Знала, что вернусь. А способность эту необыкновенную приобрела в результате сильнейшего нервного потрясения, испытанного тогда, незадолго до нашей встречи, при обстреле города

– Поздравляю вас! – воскликнул я, исполненный искреннего восхищения

– Спасибо, – он пожал протянутую мной руку, – но это венчание состоялось ровно двадцать лет назад. Тогда, кстати, ещё не было проблем с переездом. А теперь вот каждый год, чтобы навестить детей, внуков и правнуков от первого брака, трачу столько времени и нервов

– Вы прожили несколько жизней, – сказал я, – это даётся не каждому

Он грустно покачал головой

– Помните Хемингуэя? – Праздник, который всегда с тобой? —Может быть, вам покажется странным, для меня такой праздник – это война. Ему ведь в Париже тоже было не сладко – одиночество, безденежье. Праздник – это просто полоса жизни, насыщенная самыми глубокими впечатлениями

На белорусском вокзале перед тем как выйти на платформу мы обнялись. Так вот в жизни случается – против своего ожидания приобретаешь новых друзей

Подлетали к Тюратаму. Самолет заходил на посадку.

Кошкин заглянул в иллюминатор. Где же та памятная 41-я площадка? Все изменилось. Только степь осталась прежней. Бескрайняя. Могучая как все простое и загадочное. Целая жизнь отделяла его от того дня, когда он вот так прилетел сюда впервые, чтобы совершить нечто великое, героическое, что должно было войти в историю страны, став переломным моментом в ее жизни.

Аэродром явил себя не в пример большим, обзавелся современным аэропортом со всеми положенными ему атрибутами: таможней, багажными каруселями, контрольно-пропускными пунктами, всенепременной торговой суетой и даже небольшим рестораном.

В зале прилета их группу встречали. Молодой казах держал над головой табличку, на которой черным по белому было начертано нечто понятное, очевидно, только тем кто прилетел сюда с той же целью что и он, семидесятичетырехлетний профессор Петр Кошкин. Увидев ее, он даже вздрогнул, как мог бы наверное вздрогнуть от раздавшегося поблизости выстрела. «24.9.1960». На дворе стоял октябрь 2010 года.

В небольшой группе мужчин, которые стянулись к загадочному призыву, царило молчание. Все примерно одного возраста, Пожилые, сосредоточенные. Никто, очевидно, не был знаком. Не узнавали друг друга? Ждали.

По истечении положенного в таких случаях времени мужчина-проводник сделал знак следовать за ним, и все направились к выходу. Под козырьком, опоясывающим здание аэропорта, их ожидал автобус. Солнце клонилось к закату, степь дышала дневным настоем разнотравья. Ах, эти восходы и закаты в казахской степи! Когда гигантский огненно-красный шар всплывал над горизонтом, все на фоне его становилось мелким и незначительным, даже то, что пятьдесят лет тому назад возвели они здесь собственными руками, ценой упорного, изматывающего, многомесячного труда. Подготовленную к запуску межконтинентальную баллистическую ракету самоновейшей конструкции. Двадцатичетырехлетний инженер-«наземщик» Кошкин был мастер своего дела.

Нет, он ничего здесь не узнавал. Здание гостиницы, которое помнилось двухэтажной приземистой постройкой блочного типа, преобразилось в современную высотку, сверкающую остекленным металлом. Полвека не прошли даром. Еще бы, подумал он, ведь они шагнули в космос! Может быть, и тот, их первый неудачный шаг тоже не был напрасным? Было б так, если не цена за него заплаченная.

Регистрация не заняла много времени. Вновь прибывшие стали расходиться по номерам. Проводник еще в автобусе оповестил их о времени и месте завтрашнего сбора. Кошкин забрал свой чемоданчик и двинулся к лифту. Стоящий у входа в кабины человек в форменной одежде осведомился об апартаменте, но прежде чем нажать кнопку нужного этажа быстро склонился к кошкинскому уху и что-то скороговоркой сообщил. Профессор хоть и был глуховат, но ввиду хорошей дикции корреспондента однако расслышал. «Можно казашку заказать». Расслышать-то расслышал, да не сразу понял, только головой тряхнул. И поехал, усмехаясь в седые усы.

…Она работала в столовой самообслуживания на сорок третьей площадке, в жилой зоне для размещения воинской части и корпуса инженеров-испытателей. Стояла на раздаче, иногда сидела на кассе. Кошкин сразу ее заприметил. Уж больно хороша была. Настоящая дочь степей. Столовая работала круглосуточно, как и все они, призванные сюда по долгу службы, а то и безоглядной страстью к науке. К началу своей смены, будь это утром, вечером, ночью она являлась верхом на скаковом жеребце под седлом, в легких атласных шароварах и такой же просторной накидке, приводящей на память нечто персидское из Омара Хайяма, которым упивался Кошкин в недолгие часы отдыха. Однажды подойдя к столовой после ночной смены, на рассвете, он увидел на фоне восстающего солнечного диска, окрасившего степь в тона красной меди, – увидел всадника, мчащегося навстречу в легком облачке им самим вздымаемой пыли. Они столкнулись у входа, где молодая казашка ставила своего конька у коновязи, по всему, и сделанной только для нее. В здание столовой вошли вместе. От ее разгоряченного тела исходил какой-то непреодолимый магнетизм, побудивший Кошкина, идя рядом, приблизиться вплотную к девушке, молча завладеть ее рукой и остановить. Они стали в полутемном коридорчике, ведущем в столовый зал. Теперь он уже не помнил тех первых слов, которые призваны были стать вестью о завладевшем ими взаимном стремлении друг к другу. Они были знакомы всего лишь несколько дней – завтрак, обед, ужин. Чаще – завтрак и ужин. Или ужин и завтрак. Только завтрак. Только ужин. Его работа свивалась кольцами суток, где трудно было отличить начало рабочего дня от его конца. Нет, первых слов он не помнил. Возможно, их и не было. Были зеленые глаза, в которых мгновенно вспыхнувшая насмешка сменилась серьезностью – он сразу это понял – ответного согласия. Он сел за столик как можно ближе к раздаче, люди приходили и уходили, он никого не видел. Сидел, пил пиво, смотрел, как она работает. Нет, она не работала – летала. Подумал – сколько грации! Изредка она бросала на него нетерпеливые взгляды. Это было нетерпение встречи. Вот что он помнил. Когда наконец пришло к концу это первое безмолвное свидание, и они вышли под открытое небо, она сказала: «Я хочу показать тебе степь. Ты не знаешь ее». Он пошутил: «Боливар двоих не снесет». Она удивилась: «Боливар?» Почему он решил, что ее коня зовут Боливар? Он продолжал шутить: у него на лбу написано. «Нет, моего коня зовут Кайсар». А тебя? «Наргиз».