Катя Абель - Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа. Это правдивая история

Стали селиться по двое. Я оказалась одна. Почему-то на меня не хватило пары.

Оно и к лучшему – подумалось. Если Иван захочет меня забрать к себе, это будет менее заметно для окружающих. И кроме того, в отдельной комнате не надо держать лицо, можно выпустить печаль через глаза.

Огляделась. Кровать железная, на которой спала в детстве в пионерском лагере, стол, покрытый клеенкой, фанерный стул, заимствованный из столовой, в углу – умывальник (моя привилегия – у других не было) и огрызок зеркала над ним.

За окном – унылый октябрьский пейзаж.

Не забалуешь, прямо скажем.

Чемодан я решила не распаковывать: вдруг Иван за мной приедет. Подумает-подумает, представит, как я здесь одна, без него, в комнате-тюрьме маюсь, да и приедет.

Я только умылась после рабочего дня и переоделась в легкую удобную одежду. Открыла купленную в местном ларёчке бутылку вина. Стаканчика не было, глотнула из горлышка.

За дверью номера хохотали люди. К людям идти не хотелось.

Были слышны голоса, обрывки музыки, шло веселье, театр пил за начало гастролей. Громкость задверного гула стремительно нарастала.

Я вставила в уши наушники, включила музыку. Ту, что всегда выдёргивала меня из самых глубоких ям отчаяния. Глотнула еще вина, легла, не раздеваясь, на кровать, закрыла глаза. И стала ждать.

Всё это ерунда, – подумала я спустя полбутылки.

Разве я раньше не знала, что у него есть жена? Ну, приехала Ира. Ну, уехала Ира. Что я так распсиховалась? Главное ведь то, что сейчас. Сейчас её нет. А есть он. И я есть. И мне здесь так одиноко, что просто волком вой. Криком кричи. В окно выпрыгивай. Пусть он приедет ко мне, такси из города стоит копейки, и я больше не буду думать про окно.

Я набираю ему смс:

«Все ерунда. Приезжай за мной».

Отчёт о доставке приходит: получено.

Я жду.

Ответа нет.

Через два часа вино закончилось.

Я смываю косметику с глаз, надеваю пижаму, выключаю свет, прячусь под сырое санаторное одеяло. Холодно. За дверью слышен пьяный гогот.

Он не приедет.

Просыпаюсь в шесть утра, за дверью тихо, в комнате темно. Сна нет. До завтрака еще три часа. Спрятав лицо в подушку, вою во все горло. Минуты две.

Потом затихаю.

Вставляю в уши наушники, включаю музыку. Ту, что всегда выдергивала меня из самых глубоких ям отчаяния. Закрываю глаза. Три часа тянутся бесконечно долго.

Встречаемся с ним днём в театре. Первое, что он мне говорит:

– Я у телефона звук забыл включить и прочитал твоё сообщение только утром.

– Ничего, – отвечаю, – я так и поняла.

Расходимся в разные стороны.

– Представляете, – говорю знаменитости, – вы-то живёте в приличной гостинице, а нас поселили за тридцать километров от города, в ужасной дыре.

– Ну, Кэтси, ты же взрослая девочка, сама решаешь, в какой гостинице тебе жить.

О чём это он, думаю. К себе в номер, что ли, приглашает? Ну-ну. Странный человек, ей-богу.

***

Все гастроли Иван существует сквозь меня.

То есть, он говорит со мной, и на меня смотрит, иногда даже в глаза, но ощущение, что он недосягаем, он в стеклянном колпаке, и нет возможности не то чтобы поговорить, а просто дотронуться, потому что видишь: стекло.

Выполнять свои прямые обязанности, проявлять заботу о его комфорте и приносить горячий кофе стало невыносимым. Что я делаю? Почему я это делаю? Неужели я вот так ещё полгода – до самой премьеры – буду подавать ему чай?

Для чего я здесь?

***

Я говорю с Яной по телефону, меряя шагами пустой коридор. Рассказываю, как мне живётся. Я не плачусь в жилетку, я предпочитаю ругаться – едко, колко и смешно.

Я много смеюсь, когда хочется плакать. Мы с Яной смеёмся вместе.

Иван выходит со сцены. Чтобы попасть в свою гримёрку, ему надо идти мимо меня. Он останавливается, это осознав.

Несколько секунд мы смотрим друг на друга.

Он резко разворачивается, уходит обратно на сцену. Там есть выход в другой коридор.

– Яна, – смеюсь я в трубку. – Он меня боится! Он идёт в большой обход, только бы не сталкиваться со мной нос к носу.

В моем смехе звучат высокие истеричные нотки.

Мне позвонил продюсер из кинокомпании, с которой я работала весь прошлый год, и сказал, что моя сценарная заявка на полнометражный телевизионный фильм утверждена на одном из центральных каналов. Мне выплачивают небольшой аванс – сумму, равную двум моим зарплатам в театре, и за сорок дней я должна написать сценарий.

А я тут готовлю кофе для Ивана Кузнецова, который ходит мимо меня в стеклянном колпаке.

Уходить, уходить с этого проекта. Садиться дома, закрываться на все на замки и писать.

И гори все синим огнём.

Но как уйти? Как бросить всё это?

Я хожу к знаменитости в гримёрку пить кофе. До отъезда на гастроли он попросил принести ему мои сценарии. Теперь он их прочитал, у нас есть тема для разговоров.

Я благодарна ему очень за внимание. За то, что мне есть куда приткнуться на этих гастролях. За то, что меня видят и слушают.

И когда меня долго нет, он шлёт смс:

«Кэт, иди кофе пить, сценариусы обсуждать, про искусство туда-сюда…».

Он сам готовит мне кофе, и у нас даже появилась примета: как только мой кофе готов, его сразу же зовут на сцену.

Я греюсь здесь своей скулящей душой, своим озябшим от одиночества сердцем.

Мы много говорим про кино, про театр, про жизнь.

Общаться с ним легко. Потому что есть какая-то общность позиций, интересов, понимания. Разговаривать – трудно. Диалог строится в основном в форме монолога, часть из которого я не разбираю из-за его плохой дикции. Он сердится, если я перебиваю его каким-то вопросом: «Ты никогда не слушаешь! Если неинтересно, я могу и не рассказывать…» – «Нет-нет, очень интересно, простите, пожалуйста, продолжайте…» Улыбаюсь самой безоружной своей улыбкой: он прав, я действительно часто перебиваю, из-за того, что в голове моей творится полный разлад. Он бурчит себе что-то недовольное под нос, но продолжает.

Иногда обижаюсь я, когда он обрывает меня на втором слове: «Вот то, что ты сейчас хочешь сказать, это всё сто лет как известно…» – «Да? Ну, тогда вообще, может, со мной не разговаривать, если всё, что я хочу сказать, вам сто лет как известно?» – «Ты опять говоришь мне «вы»… – «Ах, простите!»

Иногда он мне рассказывает какие-то театральные байки-побасенки, и я хохочу до слёз, потому что отыгрывает он их мастерски, и это безумно смешно. Он смеётся вместе со мной и становится совсем детским.

Иногда рассказывает про себя, какие-то очень личные вещи.

Иногда внимательно меня слушает. Правда, редко.

Мы много спорим. Доказываем друг другу что-то на пальцах. Переспорить его, конечно, нет никакой возможности, просто в силу бешеной энергетики. Это как против пожара с брызгалкой выступать. Потом, на моё «Мне трудно…» – с удивлением: «Тебе со мной трудно?» – «Ну, конечно, вы же давите всё вокруг своим пылающим темпераментом…» – «Да? Это плохо…»