Марк Берколайко - Партия

– Мальчик мой! – спохватился Яхве. – Не разбрасывайся такими грозными словами! О каком уходе ты толкуешь, о каком уничтожении? Ведь ни я без тебя не справляюсь, ни ты без меня не обойдешься! Я, наверное, зря погорячился…

(Оказывается, я – «разбрасываюсь грозными словами». А он – всего лишь «погорячился». )

– Давай рассуждать здраво. Согласен, люди и без наших подсказок начали создавать цивилизации – где-то изобрели порох, где-то научились строить канализацию. Но это не то, что нам нужно, Рафаэль! Не потому, что развитие могло бы идти быстрее – я понимаю, что возможны и замедления, и торможения, и даже кризисы, но единобожие потому и необходимо, что единый бог – по определению – не-земной, анти-земной, его пути неисповедимы, повеления необъяснимы, он – абстракция, которая нигде, но везде, ни в чем – но во всем. Рафаэль, человечеству необходимо выстраивать из абстракций прочное жилище для духа и интеллекта. Значит, должно ощущаться незримое присутствие не скандальной олимпийской семейки, а чего-то высшего, непостижимого – в бесконечном небе, дальше невообразимо далеких звезд. Но! – пока или навсегда непостижимого?! Ты ведь понимаешь, мой мальчик, какое значение имеет противоречие между этими «пока» и «навсегда»?! ты понимаешь, что именно оно будет манить, притягивать, толкать, тащить! Рафаэль, мы с тобою дали им это небо, эти звезды, а я, отдельно от тебя, подарил им только название, только слово, только номинацию – Бог Единый и Всеобъемлющий!

Возразить было трудно. Он сверкал в капельках росы, умывшей листья и травы. Он располосовал небо ликующей радугой, струился в потоках лунного света, покрывшего моря шелковым блеском невесомого покрывала. Он звучал в мерном плеске волн и переливался в фиоритурах соловьев; играл перекатами умиротворенного рыка сытых львов и вибрировал в трубном зове взбудораженных лосей.

И в словах Его праздновала час своего торжества красота великой мечты.

А меня… меня Он вытеснил в печальный скрип умирающих деревьев, в утробный вой снующего между гор ледяного ветра, в угрожающий шелест голодных гадов – и это было нетрудно, потому что в моих возражениях были лишь липкая плесень скепсиса и затхлость азбучных истин…

– Мне, Рафаэль, тоже не нравятся мои отношения с иудеями, их шараханье от раболепства к самонадеянности. Но все изменится, когда они хлебнут из чаши судеб столько горечи, что тяготы вавилонского плена станут вспоминаться шлепком снисходительного отца. Тогда они сыграют свою роль до конца – чужие для всех, будут раздражающе активны, а в ответ на всеобщую неприязнь не затихнут, но утроят усилия. Потребность быть первыми, доходить до сути, низвергать авторитеты навлечет на их головы много молний, но нехотя, исподволь за ними пойдут другие народы. А иудеи когда-нибудь устанут, память о них завернут в саван легенд – и хоть этим воздадут должное. Так что зря ты считаешь мой выбор неудачным: какая разница, откуда дрова, если костер хорошо полыхает? … Ну, что, теперь мы все прояснили?

– Нет, осталось главное.

– Что еще «главное»?! – и затмение легло на дневную половину Земли. – Мне уже надоели твои скрипучие вопросы… что ты предлагаешь?!

– Предлагаю лишить их иллюзий, будто преданность Вам обеспечивает им бессмертие, или воскрешение, или приятное инобытие. Пусть знают, что после смерти ничего нет, и ничего не будет. Пусть учатся жить долго, уходя легко и спокойно, как засыпает ребенок, устав от впечатлений летнего дня. Предлагаю перестать внушать им представление о Вашем всемогуществе и терпеливо сносить «скрипучие вопросы», кто бы их ни задавал!

Я впервые разговаривал с Ним, не боясь ответного гнева. Позже это назвали бунтом, восстанием, будто бы я домогался власти. Как это мелко, как по-людски! Нет, мои помыслы были чисты, но я, Рафаэль, как только не прозванный: и Люцифером, и Сатаной, и Повелителем мух; я, послушный чернорабочий в мастерской Великого Делателя Яхве, впервые не отступил, выдержал Его сотрясавшую Космос ярость – и только повторял дерзко: «Сделайте – или я ухожу!»

И тогда Он предложил компромисс:

– Очевидно, Рафаэль, мы не сможем убедить друг друга. Поэтому давай решим спор, как это делают замечательные индусы – за шахматной доской. Готов отдать тебе белый цвет. Выиграешь – сделаю все, что ты потребуешь. Проиграешь – никогда больше не будешь мне возражать. А если ничья, тут же начинаем другую партию.

Конечно, я был беспомощен против Него любым цветом и проиграл бы к тридцатому ходу почти наверняка.

– Благодарю, однако несправедливо решать судьбу людей без малейшего их участия. Пусть каждый из нас имеет по три возможности не дать сопернику сделать сильнейший ход. Предлагаю выбирать кого-нибудь из тех, кто находится на перекрестье Судеб – и выбирает из двух вариантов. В зависимости от предпочтений нашего избранника ход делается или нет. Шесть раз мы отдадим в их руки исход партии, шесть человек, ни о чем не подозревая, определят будущее человечества!

– Рафаэль, – спросил Он, – но если, скажем, твоя пешка нападет на моего ферзя, у которого есть только одно поле для безопасного отхода, то может статься, что именно этот ход мне сделать не дадут? Ты этого добиваешься, я правильно понял?

…Куда меня, несправедливо прозванного дьяволом, запрятали Его восторженные почитатели? В детали?! Хотя интересно, когда они узнают, что их геном на девяносто девять процентов совпадает с геномом мартышки, то как они нарекут эту деталь, этот ничтожный один процент – Духом Божьим или схроном Сатаны?

Но про придуманную мною деталь Он все понял правильно.

Еще бы не понять, что теперь Его гигантское превосходство сводится на нет! Чего стоят глубина предвидения и искусство расчета, если любая активность может стать роковой?

– Рафаэль, – спросил Он, и я понял, что мы навсегда стали чужими, – если я откажусь от этого нелепого усложнения, ты опять заявишь, что уходишь?

– Да!

– Вскоре после Большого Взрыва работу со всем материальным я поручил тебе. Ты понимаешь, что если немедленно уйдешь, с Космосом и нашей Землей может произойти что-нибудь непоправимое? Ты ведь хорошо это понимаешь?

– Да!

– Но такая партия может продолжаться очень долго, по меркам планеты – тысячелетия. И все это время мне позволяется лишь наблюдать за людьми?

– Да! Это очень важно, пожалуй, это – самое важное! До разрешения нашего спора в развитие человечества не вмешиваюсь я, но и не вмешиваетесь Вы! Вас и так уже слишком много в их жизни, разве не интересно, чего они стоят сами по себе? Это же Ваш основной принцип: «Чтобы было интересно!»