Марк Берколайко - Шакспер, Shakespeare, Шекспир: Роман о том, как возникали шедевры

Художественное электронное издание

16+

Берколайко, М. З.

Шакспер, Shakespeare, Шекспир: Роман о том, как возникали шедевры / Марк Зиновьевич Берколайко. – М.: Время, 2018. – (Серия «Самое время!»).

ISBN 978-5-9691-1684-9

«Ромео и Джульетта» и «Гамлет», «Отелло» и «Король Лир», «Зимняя сказка» и «Буря» и много-много других знаменитых пьес… Так все-таки кто же автор гениальных трагедий и волнующих драм, уже более четырех веков привлекающих внимание зрителей и читателей? Не очень заметный актер Уилл Шакспер, родившийся в Стратфорде-на-Эйвоне, почти всю жизнь проживший в Лондоне, но в 1612 году вернувшийся в родной город и умерший там 23 апреля 1616 года? Или писавший под псевдонимом Shakespeare некто высокородный и высокообразованный (в число «драматургов» включали королеву Елизавету, Фрэнсиса Бэкона, Кристофера Марло, графа Саутгемптона, Мэри Герберт Сидни, графиню Пемброк, графа Ратленда и его жену Элизабет, – и это далеко не полный перечень)? В новой книге Марка Берколайко к разгадке тайны авторства случайно прикоснулся молодой ученый из XXII столетия, который с помощью устройства, улавливающего звуки из далекого прошлого, услышал, как создавались шедевры.

© Марк Берколайко, 2018

© Валерий Калныньш, оформление, 2018

© «Время», 2018

Марк, 2112 год

Лениво пролистывая записи своего прадеда, тоже Марка, покинувшего наш мир до того, как в нем появился я, наткнулся на фразу, которая почему-то заинтересовала: «Итак, Алеф – это состояние озарения , Л а мед – игры , Реш – осмысления , а певучее “АлефЛамедРеш” отныне заменяет для меня изрядно затертое слово “творчество”; тем более непрошенно вторгшееся в русский язык “креатив”».

23 апреля 1616 года

Уилл Шакспер, последние часы жизни

Ясно помню: 25 июня 1612 года на последнем перегоне до Кембриджа дряхлые лошади плелись так медленно, что чудилось, будто они вообще не передвигаются, а беспомощно переступают с ноги на ногу. И будь я вовеки проклят, если бодрое урчание моего пустого брюха не слышалось при этом явственнее, нежели перестук копыт, от древности своей едва ли не поросших мхом.

Копыта, поросшие мхом, – неплохой образ. Однако – даже сейчас, почти четыре года спустя, уверен – Роджер и тут возразил бы…

«Эй, Уилл! – помнится, одернул я себя. – Брось ты, наконец, с ним тягаться по поводу того, какой образ хорош, а какой плох! Сидишь себе на крыше дилижанса – и сиди! Дремлешь – и продолжай дремать! Мучаешься болями в спине, отзывающейся на все ямы и ухабы, – так тебе и надо! А еще после ночлега в Харлоу, в постоялом дворе при трактире “Митра епископа”, у тебя не было ни крошки во рту, только пьешь изредка, чтобы хоть на время унять рык пустого живота, – ну так и нечего было срочно пускаться в неблизкий путь! Но нет же, воспрянул, понесся… скучно тебе, дураку, живется без его придирок и ее улыбок».

Записка, полученная мною накануне, была такова:

Shakespearе-джентльмену

Новость первая. Ровно месяц назад присутствовал на отпевании горбуна Сесила – и мое грызущее душу желание полюбоваться его рожей в гробу наконец удовлетворено. Новость вторая, приводящая меня в отчаяние: Бэкон по-прежнему член парламента и, как говорят, ценим монархом. А третью новость ты узнаешь, если завтра приедешь поужинать ко мне в Кембридж. Рассчитывай погостить сутки – и мы, надеюсь, успеем славно, как встарь, поработать.

Shakespearе-леди к приглашению присоединяется.

С почтением, Shakespearе-лорд

Да, точно, так тогда, в июне 1612-го, и было: вспомнив содержимое записки, встрепенулся, будто оно меня толкнуло. Или это колесо дилижанса угодило в очередную яму?..

Встрепенулся и подумал, что я все же более христианин, нежели Роджер Мэннерс, поскольку в смерти горбуна Роберта Сесила, 1-го графа Солсбери, лорда-секретаря при покойной королеве и лорда-казначея при нынешнем короле Якове, ничего радостного не нахожу; предпочитаю свадьбы и рождения.

Потом представил себе, как зло накинулся бы на меня Роджер: «Бодрое урчание пустого брюха – сомнительная острота. Но копыта, поросшие мхом… значит, зеленые… эк, куда тебя занесло! Такое освистали бы и в “Глобусе”, и во втором твоем театре, “Блэкфрайерсе”. Мне, кстати, казалось, что назвать театр “Черные монахи” – в честь расположенного когда-то в том месте монастыря – это верх безвкусицы и превзойти такое невозможно. Но “зеленые копыта”… Ты превзошел, мои поздравления!»

Как же на душе стало погано, а потому пришлось отпить глоток воды из бутыли, иначе не избавился бы от ощущения, будто рот мой – это переносная бадья, в которую состоятельные господа, когда им вдруг приспичит, мочатся прямо на улице!

Отпил. Но полегчало не после этого, а когда стал мечтать о том, как, услышав поносящие меня, Shakespeare-джентльмена, слова ее мужа, Shakespeare-лорда, очнется от сомнамбулических мечтаний Shakespearе-леди… и на первой же гласной голосок ее зазвенит, как колокольчик, который внезапно извлекли на свет божий из бездонного сундука: «Ты несправедлив, Роджер! Когда лошади долго пасутся на весеннем лугу, их копыта зеленоваты от сока приминаемой свежей травки».

Что, чертов лорд, съел?! А вам спасибо за заступничество, миледи Элизабет! Спасибо, Бетси, – так я называю вас мысленно. Но только мысленно!

Я – джентльмен, а не вертлявый французский дворянчик, чтобы амикошонствовать с великой дочерью великого человека… Есть у них, у вертлявых, такое же вертлявое словцо – «амикошонствовать»… нет чтобы сказать попросту: «быть запанибрата»…

Хорошо еще, что жажда не донимала – наполненная в Харлоу бутыль с водой пустела медленно. Конечно, будь она наполнена сладким хересом, пустела бы быстрее – но в «Митре епископа» это обошлось бы мне в полукрону, хотя успей я наполнить такую же бутыль в Лондоне, в таверне Марко Луккезе на Харт-стрит, с меня взяли бы только два шиллинга.

Откуда в вас столько безрассудного корыстолюбия, придорожные крысы? Почему вы решили, будто сэр Уилл Шакспер согласен переплачивать целых шесть пенсов?! Да, помнится, трактирщица, вообразив, будто это приведет к благим для ее кошелька последствиям, весьма искусно вертела передо мною пухлым задом… Только ведь, проказница ты блудливая, сэру Уиллу Шаксперу в июне 1612 года было уже сорок восемь, и он отлично понимал, что к чему в этом лучшем из миров и, главное, что почем! Понимал, в частности, что зад любой, абсолютно любой пухлости стоит дешевле шести пенсов!