Юлия Добровольская - Я остаюсь. Мелодия для флейты и виолончели

Откуда она летит-то? Новогоднее поздравление пришло из Красноярска, теперь – март. Лера на ходу вынула телеграмму: Москва. Что она там делает? Долго ли? Ну да ладно гадать – прилетит, расскажет.

Восемь лет мотается. Весь Союз, как Питер – до последнего уголка обшарила. Раз в полгода-год заглянет на пару недель – и понеслась опять, куда глаза глядят, да куда билеты будут…

Папа рассказывал: его дедушка – польский шляхтич – весь мир исколесил, не сиделось ему в своём имении среди дубрав да озёр. Катька – в него…

Ещё торт испечь надо. "Мамин" наполеон. Традиция – никуда не денешься, фамилия обязывает. Ну и возни с ним! На весь вечер, а то – и до ночи. А есть его можно будет только через сутки по маминым правилам. Но с Катькой этого не получается. Перед ней вообще никакие правила устоять не способны.

Что ещё? Кофе есть немного – нежареные зёрна, Катька сама его жарит, колдует с пришёптываниями. Говорит, один турок в Крыму научил. И чтоб молоть – только на ручной мельнице! Да, кофе – это тоже из "Крымского периода"…

Чем бы ещё побаловать дитя? Сервелат так сразу не купишь. Попросить бы Клару Семёновну из соседнего отдела – у неё дочка в интуристовском ресторане работает.

Надолго Катька? А вдруг насовсем? Лера каждый раз ждала её с этой надеждой…

Чуть не забыла! Перловка в доме есть? Надо купить на всякий случай. Это у нашей аристократки замашки такие: красная икра и перловка! Правда, эту кашу ещё сварить уметь надо. А Леру папа научил. Даже гречка по сравнению с этой кашей – детский лепет, вроде манки.

Ну, кажется, всё. Для начала хватит…

Ах, да! Вот ещё что. Возможно, самое главное. Говорить Катьке или нет?..

* * *

Виолончель чуть слышнее,

но, по-прежнему, в одиночестве.

На пурпурный сафьян

упала горсть гранатовых бусин:

глубинным светом переливаются звуки.

На днях Лера полюбопытствовала в гастрономе: за чем очередь? Давали кагор Чу-Май. Их с Катькой любимый Рабингранат Кагор. Лера терпеть не могла очереди и поэтому расстроилась. Она развернулась и стала протискиваться к выходу. Вдруг кто-то остановил её, взяв за локоть.

– З-здравствуйте… Валерия Александровна.

Голос она узнала сразу.

– Здравствуйте, Гарри Анатольевич.

Чуть позже, выбравшись на свободный пятачок, они сверкнули друг другу очками в очки и улыбнулись. Не то чтобы обрадовавшись встрече, а просто – вежливо. Или чуть теплее, чем просто вежливо.

– Вы х-хотели?.. Я стою близко.

– Да. Если, можно…

– Сколько?

– Одну… Если возможно – две.

– В-возможно. Подождите, я скоро.

Говорил Гарри, как рубил. Вероятно, за этой манерой он прятал своё лёгкое заикание.

Минут через десять он уже выходил из стеклянных дверей со своей неизменной потрёпанной кожаной сумкой на плече, слегка разбухшей от содержимого.

– Я провожу.

– Спасибо. – Лера невольно перенимала ту же отрывистую манеру в разговоре с ним.

Глупо, конечно, что они с ним "на вы". Хотя, как сказать. Катьки он младше… лет на пять, кажется. Сало быть, её – Леры – аж на двадцать. Да уж! Вот такой сынок мог бы быть…

А выкают они друг другу после одного крутого разговора, года четыре назад.

– Что, простите? – Гарри о чём-то спрашивал, Лера уловила только вопросительный знак.

– Екатерина Александровна, говорю, к-как?

– Последнее – с Новым Годом. Телеграмма.

– У меня пос-свежее – с восьмым марта.

– Тебя?.. Вас с восьмым?

– Н-неизменно-с. Ежегодно-с.

Это рассмешило Леру.

– Но почему… с восьмым марта?

– Говорит, я ей вместо мамы.

Лера могла бы обидеться, если бы умела это делать, а тем более, в отношении Катьки… И всё же… Её – почти мать – не поздравила.

У подъезда Гарри переложил в Лерину сумку три бутылки с красивыми красными этикетками, усыпанными кучей медалей. Последнюю он сопроводил словами:

– От меня Ек-катерине.

Лера заволновалась:

– Она что, приезжает? Т-т… Вы что-нибудь знаете?

– Только одно – когда-нибудь п-приедет. Деньги – потом. П-позвольте откланяться.

Следовало бы пригласить его в дом. Он не пошёл бы. Но хоть из приличия… А Лера стоит, как изваяние. Он явно парализует её волю. Может, и с Катькой у него так же?..

Звонить или не звонить? Нет, не буду.

А может быть, Катька и ему телеграмму дала? Тем более, не звонить. Полный и безоговорочный нейтралитет! Слишком хорошо Лера помнит это его "не в-вмешивались бы, м-мамаша!"

Тогда он был взбешён. Правда, сочетание двух понятий "взбешён" и "Гарри" столь же нелепо, как, например, "пылающий" и "лёд". Но нужно знать Гарри Анатольевича…

И с тех пор – "на вы".

Лера не злопамятна. Совсем наоборот. Но тут не может. Если бы хоть он первый…

Да ещё этот его гипноз. Честное слово – настоящий столбняк. У Леры только и хватает воли, что отвечать на его вопросы. Так же односложно, как он их задаёт.

Сколько она его помнит – лет шесть уже – он всегда был такой. Только чуть петушистости поубавилось. Да причёску сменил: с "нуля" – на длинный хвост, перетянутый резинкой. А его береты, длинные шарфы и свитера только цвет меняли. Хотя к его манерам больше подошёл бы чёрный костюм на все пуговицы и белая рубашка с галстуком. Манекен. Робот. И глаза ледяные…

Ну, вообще-то, глаза у него красивые. Прозрачно-глубокие зелёные – "чистый изумруд" – в тёмных пушистых ресницах. Под такими же тёмными насупленными бровями. Только холодные ужасно. И смотрят всегда в себя. А ты в них – как в зеркало: только и видишь, что своё отражение.

Правда, иногда Лере казалось, что стоит только протянуть к нему руку и коснуться его щеки, как этот вековой лёд превратится в испепеляющую лавину… Дальше Лера не решалась фантазировать – это было чревато лёгким головокружением, а у неё вестибулярный аппарат слабоват… Пусть Катька экспериментирует.

Как они с Катькой ладят – это для Леры великая неразгаданная тайна. Как могут ладить необузданная стихия и каменная стена? Понятное дело – кто-то об кого-то разбивается. Или он с Катькой другой?..

Лера ничего не знала об их отношениях. И не спрашивала. Катьку ни о чём и спрашивать не надо – сама всё в своё время выложит. Но вот о нём – никогда. Ни-че-го. Только кинет сумку на плечо после первого же звонка, глянет виновато – вот-вот слёзы оборвутся с ресниц, помадой Лериной на зеркале телефон напишет, и – пошла: "Ну Лерочек, ну прости…"

Через два-три дня появится на вечерок вместе с ним – на кашу перловую или пирог с грибами, и снова нет её. Проходит две недели, три. В один прекрасный день заявляется Катька, размазывает по зеркалу номер телефона, долго плачет в прихожей взахлёб, сидя на тумбочке, свесив руки плетьми – так и не сказав ничего ни разу. Наутро собирает свои пожитки – и была такова. Остаётся после неё рулон исписанных холстов, связка этюдов на картонках, фанерках – на чём попало, да измазанное помадой зеркало. И ещё ком в горле у Леры…