Юлия Добровольская - Я остаюсь. Мелодия для флейты и виолончели

* * *

Катька! Лера вскочила с кресла и кинулась в прихожую.

В дверях стояла баба Марина.

– Детка моя, что случилось? Ты что напуганная? – У неё был бархатный грудной голос.

– Здравствуйте, Бабмарина! Катьку жду. Думала, она. Я, видно, задремала в кресле, вот и перепуганная. Заходите.

– Я на минуточку. Нет ли у тебя, Лерочек, молочка капельки?

– Заходите же! Есть.

– А то я нынче в гастроном ещё не спускалась, а мой Додо на меня сердится.

Додо – так звали огромного рыжего кота. Всех котов, живших когда-либо у бабы Марины, звали Бегемотами. Но с лёгкой Катькиной руки, которая не смогла выговорить слишком громоздкое имя, прижилось это короткое.

– Возьмите пакет.

– Ну нет, пакет – это слишком много… Хотя, если он у тебя совершенно лишний?..

– Совершенно лишний! Пройдите же!

– Нет, теперь я пойду. Покормлю Додо. А зайду попозже, Катеринку посмотреть, девочку мою. – Её колыбельный голос задрожал, а глаза покраснели и заблестели. – Спасибо, детка, я верну.

– Ну что Вы, Бабмарина! Напоите Додо и приходите.

– Приду, детка, приду. – И она удалилась своей воздушной походкой, будто ступала по облакам.

Скоро девяносто лет этой женщине, ровеснице века, пережившей три войны и потерявшей в блокаду мужа и двоих поздних сыновей, которых родила погодками в сорок лет, как только перестала танцевать. Как она стерпела всё это?.. Может потому, что в Бога не верит – пенять не на кого – жизнь такая, судьба, у всех так… Понадеялась бы на Всевышнего – а Он взял, да подвёл, извелась бы, сетуя на Него да на себя за то, что не в то верила, не на то надеялась. А может, всё наоборот: верила бы, просила… как там? – спаси и сохрани – Он бы и спас… Господи! Есть ли Ты? Ну не может же человечество так долго верить в то, чего нет. Помоги мне узнать Тебя, Господи! И ещё: спаси и сохрани…

Снова звонок.

На этот раз – точно она!

Нет. Это была соседка бабы Марины в своей неизменной полосатой пижаме.

– Доброе утро, Лорочка.

Пять лет уже не может уяснить, что между именами Лора и Лера есть небольшая разница.

– Здравствуйте, Нина Андреевна.

Поскольку та стояла и молчала, беззастенчиво заглядывая в квартиру, Лере пришлось спросить:

– Вы что-то хотели?

– М-м-м… Я хотела спросить… – Её шея сейчас станет, как у жирафа, и я прищемлю её дверью, подумала Лера. – Я хотела спросить, где это вы покупали молоко в пакетах? Ведь это от вас давеча Марина Леонардовна пакет принесла? – Она продолжала тянуть шею и страшно жеманничала в своей обычной манере.

– В нашем гастрономе.

– Да что вы говори-и-ите?.. Значит, опять стали в наш возить. О-о-очень хорошо… А то приходится невесть откуда тащить. А в буты-ы-ы-лках, знаете, так неудо-о-о-бно…

Дать что ли и ей пакет?

Соседка мялась на пороге и ждала приглашения. Но Лера деликатно отмалчивалась, и той пришлось раскланяться.

– Спасибо, Лорочка.

– До свидания, Нина Андреевна! – Принцесса-пекинесса, Пижама Полосатовна, хотелось добавить Лере. Эти прозвища, данные ей Катькой, здорово подходили вечно заспанной, всклокоченной, с приплюснутой физиономией соседке бабы Марины.

Баба Марина звала её Нинон. Когда она рассказывала что-нибудь из жизни своей квартиры, Катька визжала, а та недоумевала: ну что же тут смешного, детка?

Звонок. Если и на этот раз не Катька, Лера просто сойдёт с ума.

На пороге стоял долговязый мужчина с огромным плоским свёртком и растерянно улыбался.

Лера не успела ни сойти с ума, ни разозлиться. Снизу раздался Катькин голос:

– Валерка, это я!

А это – её муж, решила Лера.

– Здравствуйте. – Сказал долговязый. – Можно занести?

– Здравствуйте, заносите.

Он вошёл, и Лера увидела на нижней площадке свою сестру, волокущую по ступеням большущий старинный чемодан с медными углами. Лера бросилась ей помогать, но подоспел долговязый, как пушинку, поднял его и по-свойски понёс в квартиру.

Катька набросилась на Леру, пытаясь обнять её. Мешали этюдник и раздутая сумка, повешенные крест-накрест на плечи.

– Валерка! – Катька скулила, словно резвящийся щенок, и всё норовила заграбастать Леру в свои объятия. – Что я тебе скажу!

Точно, мужа с собой привезла…

В этой возне у Катькиной торбы оборвался ремень, она запнулась за упавшую сумку, больно придавила Леру болтающимся этюдником, они обе чуть не грохнулись на рыжий чемодан, но тут их подхватил Катькин муж.

Лера стала извиняться, а Катька, согнувшись пополам от смеха, простонала:

– Лер, дай три рубля.

Когда Лера вынесла в прихожую три рубля, долговязого уже не было, а Катька скакала вокруг бабы Марины, пытаясь стащить с себя этюдник и запутавшись в его ремнях:

– Баба Мариночка! Додоша!

Лерин вестибулярный аппарат немедленно напомнил ей о своём несовершенстве – её укачало.

В дверях соседней квартиры стояла Пижама.

– Ах, Лорочка, у вас преле-е-естная сестричка. Здравствуйте, Катюша.

Но Катюша не слышала – она тискала Бабу Марину и голосящего басом, вырывающегося Додо.

Ну вот и вернулось милое моё землетрясеньице! Ждали – извольте.

* * *

Катька свернулась в кресле и едва не мурлычет от удовольствия. Раскраснелась после ванны и Чу-Мая. Её тёмно-песочные волосы, подсыхая, закручиваются в крупные кольца – прадедово наследство. И глаза – серые с фиалковым оттенком, его же – мерцают лукаво и загадочно. Дедушка, папин папа, как только внучку увидел, сказал: батины глаза, буря будет, а не девка!

И вот сидит эта буря с блаженной физиономией. За прошедшие два часа она успела нареветься, насмеяться, назадавать кучу вопросов, ни на один не выслушав ответа, и не ответив толком ни на один Лерин.

Единственное, что Лере удалось выяснить достоверно, что долговязый – вовсе не её муж, а просто таксист, оказавшийся соседом по дому. Он улизнул, не взяв три рубля, поскольку ещё по дороге сказал, что с удовольствием выполнит благотворительный рейс в пользу нищих свободных художников. Правда, недолгими попутчиками у неё были двое азиатов с дынями в соломенных оплётках, которые вышли у гостиницы в центре, дали десятку «без сдачи» водителю за работу и дыню Катьке. За красивые глаза, разумеется.

А глаза эти уставились на телефонный аппарат…

* * *

Пурпурный сафьян. Гранатовые бусины.

Пламя свечи.

Виолончель самозабвенно ведёт свою партию.

Вдруг на самом взлёте, неожиданно, но в лад,

с той же страстью вступает флейта.

На миг виолончель смешалась.

Но лишь на краткий миг,

как бы забыв, что играет дуэт.

Белая атласная лента.

порывом ветра брошена на сафьян.

На неё скатилось несколько жемчужин.

– Валер… – Глаза под пушистыми ресницами засверкали. – Валер, я остаюсь… В Питере.