Леонид Подольский - Судьба. Сборник прозы

– Глас народа, – рассуждал Максим Плотников, – легко сымитировать, но он лишь тогда слышен, когда кому-то очень важному зачем-то нужно продемонстрировать массовку. Митинга против выборов губернатора не было, народ у нас поголовно за эксперимент, но, возможно, окажется, что митинг всё-таки был. Конъюнктура постоянно меняется.

* * *

С момента разговора губернатора Садальского с зам. главы администрации президента прошло несколько месяцев. Срок, обещанный этим зам. главы для принятия закона об эксперименте, давно минул, а в Госдуме по-прежнему спорили – получалось, демократизация в области происходит под честное слово кремлёвского вельможи, без закона. В Большой России крепнет вертикаль, губернаторы – наместники президента, воеводы, о губернаторских выборах никто не заикается, а в области – чистый сепаратизм, причём беззаконный, и он, губернатор Садальский, играющий в демократию, – почти что изменник и популист. А ведь ныне не губернаторам дозволено играть в популизм. Только Юпитерам. Садальский всё чаще просыпался в холодном поту, не спал ночами – всё думал, как отыграть назад, избавиться от Эдуарда, пока Москва молчит, пока не сняли голову. Неизвестно ещё, чем в Москве, в администрации всё закончится. Нужно было ждать, не торопиться, а он доверился Эдуарду. Особенно губернатор испугался, когда Максим Плотников стал сравнивать его рейтинг с рейтингом тандема. Максим называл цифры, проценты – у Садальского они, как назло, получались выше, – а сам Садальский трепетал от страха. Как-то днём свои страхи губернатор изложил Эдуарду. Но тот в ответ рассмеялся:

– Homo soveticus. Вечный российский синдром. – Потом заверил: – Всё будет о’кей. Всё идёт по плану. Одобрено на самом верху.

Губернатор не поверил. Он был слишком осторожен. Он знал, какую шутку может сыграть легкомыслие. Всё знал. Но отыграть назад не мог. Народ… Губернатор не мог противостоять своей популярности. Не он вёл толпу за собой, толпа вела его, не спрашивая.

Да, народ был полон энтузиазма. Одно за другим возникали профессиональные сообщества в поддержку демократии. Реминисценции начала девяностых оказались живучи. Тогда были «Коммунисты за демократию» («Изящный эвфемизм, означавший отход от покойной идеи» – это из словаря Максима Плотникова), теперь история повторялась – уже в виде фарса, как острил популярный телеведущий, цитируя классика. Да, не только Максиму Плотникову но и губернатору показалось, что именно – фарс, потому что первыми (после коммуниста Руцкого) в защиту демократии объединились ночные бабочки. «Труженицы секса за демократию» – так называлось их новое движение. Мессалина Андреева, профсоюзный вождь, новоявленная правозащитница, стареющая кокотка с железным характером и талантом организатора, женщина, приятная во всех отношениях (это опять Максим Плотников), вихрем ворвалась в политику.

Мессалину вполне можно сделать вице-губернатором, – с обычной смесью цинизма и сарказма говорил губернатору Эдуард, – на сей раз по просьбе симпатизирующих ей депутатов. Новое лицо нашей демократии.

Однако ночные бабочки – только начало. Почти сразу откликнулись торговцы, за ними – домовладельцы, потом – банкиры. Торговцы – это было понятно губернатору. Всё-таки буржуазия. Ей-то нужна демократия. Хотя бы для защиты от чиновников. К тому же торговцы больше всех выиграли от демократического эксперимента, от наплыва иногородних демократов и митингующих. Но когда возникло очередное движение «Чиновники за демократию», губернатор был изумлён. Чиновники – опора стабильности, каста, противостоящая народу, келейно творящая собственные дела, а тут – за демократию? Если даже чиновники, ход истории предрешён. Губернатор пригласил Эдуарда.

– Что случилось с чиновниками?

– Чиновники седлают демократию. Они, как черви, изгрызают её изнутри. Чиновники всегда в выигрыше, – глядя прямо в глаза губернатору, умно и дельно, как всегда, объяснял Эдуард. – Россия – страна огромная, неухоженная, несправедливости всюду выше крыши. Власти везде, где могут, запрещают демонстрации. Посылают… куда подальше, то есть к нам. Мы для них субъект на три буквы, эквивалент демократии или отстойник. – Он улыбнулся собственной остроте. – А в областном центре только одна площадь для демонстраций и митингов и одна пешеходная улица. Представляете, какая возникла очередь! Как в советское время за колбасой. И какая коррупция! Чиновники регулируют очередь, продвигают своих, составляют чёрные списки. Поэтому они за демократию. Теперь пикеты стоят против местных чиновников, против очереди и взяток. Люди ждут месяцами. Из-за этой бюрократии начал падать ваш рейтинг.

– Что же ты молчал? – рассердился губернатор. – Чиновников сократим вдвое. А чтоб они не самовольничали, создадим комиссию. Я сам буду регулировать очередь.

– Тогда очередь станет ещё длиннее и коррупция только вырастет, – печально возразил всезнайка Эдуард. – Мы это уже проходили. От бюрократии только одно средство: демократия. Если растёт коррупция, значит, демократия не работает.

– Ты, видно, в школе был отличником, – проворчал губернатор. – Я прижму этих подлых тварей.

Губернатор, похоже, забыл, что и сам он – чиновник и что тоже берёт взятки. С тех пор как Садальский возглавил область, он уже много раз безуспешно сокращал растущее поголовье чиновников. Он даже когда-то обнаружил: чем больше сокращаешь чиновников, тем больше их становится впоследствии.

И ещё: сокращаются молодые и честные, зато матёрые только матереют. Впрочем, губернатор, как и большинство его коллег – и в старое, и в новое время, – не вдавался в особые тонкости; его волновал процесс, а не результат. Важно бывало всякий раз показать себя народу или начальству. По молодости Садальский очень даже любил широкие жесты, последствия же своих действий обычно особо не отслеживал. Со временем он просто забывал о начатых им же компаниях.

Через несколько минут, успокоившись, губернатор достал коньяк и наполнил бокалы. Довольно быстро он впал в настроение элегическое.

– Так что, – губернатор похлопал Эдуарда по плечу – не работает у нас, значит, машина демократии? А ты говорил – индустрия. А что это такое: де-мо-кратия? Что за хрен?

– Демократия – это когда чиновники думают о народе, – вяло отвечал Эдуард, испытывая странную опустошенность. Даже коньяк не действовал. Мысль об индустрии демократии неотвязно точила его.

Губернатор Садальский, по-старчески брызгая слюной и икая, громко рассмеялся.

«Господь Бог точно был двоечником, – глядя на губернатора, мрачно подумал Эдуард, скривив губы. – Человек – вот неисправимая ошибка Создателя».

Да, сейчас Эдуард почти ненавидел губернатора. Эдуарду претили простонародная склонность губернатора к пьянству, к импульсивным и непродуманным, напоказ, решениям, к бахвальству, его дешёвый популизм, но, главное, Эдуарда раздражало, что, несмотря на все его усилия, губернатор Садальский оставался тем же, кем и был раньше, – совком, секретарём обкома. Впрочем, плохое настроение у Эдуарда было по несколько иной причине – он, как и губернатор, не знал, что делать с пристроившимися к новой кормушке чиновниками. Да и сама ситуация, не предусмотренная им раньше, начала угнетать Эдуарда. Люди с заявками на проведение митингов и демонстраций, а иногда и просто пикетов, ехали из самых дальних уголков России – страна переполнена была обидами и несправедливостью. Естественно, очередь на митинги, демонстрации и разные другие протестные акции должна была расти. Настроение в областном центре начинало меняться: в отличие от геев и ночных бабочек протестанты, как правило, были бедны, они не устраивали красивые фестивали, часто даже не могли снять жильё и ночевали прямо на улице, как бомжи, не покупали почти ничего у местных торговцев. Кому нужна такая нищенская демократия, такой эксперимент? Местные так и говорили: пусть ищут справедливость в другом месте, и тоже выходили на митинги против приезжих, иногородних. С требованиями порядка. Вообще нередко получался полный абсурд: протестующие могли выйти на демонстрацию только через годы, когда событие, против которого они протестовали, большинством уже было забыто, а виновные получили новые должности.